Джоанна настояла на том, чтобы он остался пообедать с ней. Она приготовила ему то, что всегда считала его любимым блюдом, — смесь из мясного фарша, консервированного горошка и томатного соуса, которую она называла «быстрым хашем». Это кушанье никогда не было его любимым, даже близко, а что-то в названии говорило ему, что оно вряд ли полезно для здоровья. Но он не любил разочаровывать маму, которая готовила для него с таким удовольствием, словно стараясь сама себе доказать, какая она хорошая мать. В этом плане у нее был пунктик. «Иногда мне кажется, что я мошенница, и все об этом знают», — сказала она вечером, после обеда, когда они сидели на кухне. Феррис попытался разубедить ее, но она посмотрела на него отстраненным взглядом, словно он вообще не понимал, о чем идет речь.
Джоанна Феррис была чистопородной интеллектуалкой. Феррис всегда думал, что из нее получился бы идеальный преподаватель колледжа. Она могла часами обсуждать какую-нибудь идею, захватившую ее, с Роджером, поскольку его отец в это время обычно возился в мастерской, вырезая из дерева что-нибудь абсолютно ненужное. Их дом был одним из немногих, где в воскресенье днем никто не включал телевизор, чтобы посмотреть игру «Редскинс». Джоанна Феррис обрадовалась, когда Роджер пошел на работу в «Тайм», и очень удивилась, когда он перешел на работу в «Госдепартамент». Но она видела, что ему нравится новая работа, да и, безусловно, столько лет прожив с мужем, которому приходилось хранить служебные тайны, она понимала, куда на самом деле пошел работать ее сын. Более того, она понимала, что он решил расплатиться по счетам.
После обеда Феррис принялся перебирать фотоальбомы, аккуратно сложенные в буфете. Он попытался скрыть от матери свою хромоту, но у него это не получилось.
— Твоя нога не идет на поправку, да? — спросила она.
— Все отлично, — ответил Феррис. — Я здоров, как конь.
Альбомы стояли аккуратными рядами, на корешках были написаны даты и места съемки. Феррис достал альбом, на котором было написано «Бабушка и дедушка». Это был альбом родителей его отца, которые когда-то жили на окраине Питсбурга. Родители матери, жившие в Аппер-Сэдл-Ривер в штате Нью-Джерси, были куда более утонченными людьми, и их называли «Бабуля» и «Дедуля». В этом альбоме фотографий было не слишком много. Бабушка и дедушка жили замкнуто. Феррис всегда считал, что они чувствовали себя неловко. За то, что они живут в Питсбурге, за то, что дед работал на сталелитейном заводе, за то, что они не смогли как следует адаптироваться к этой стране, чтобы их сын стал достойной парой своей жене, стопроцентной американке.
Дед был таким же мускулистым, как Феррис, но с еще более темной кожей и волосами. Его кожа напоминала цветом чистейшее оливковое масло, а черные волосы торчали, как жесткая щетка. «Хотел бы я знать, откуда родом семья деда?» — не раз спрашивал отца Феррис, но тот всегда отвечал уклончиво. Балканы. Где-то в районе нынешней Югославии. Может, Босния. Последний ответ был самым точным из всех, которого ему удалось добиться.
— Один человек в Иордании, с которым я общался, сказал мне, что я, должно быть, араб. Может, пошутил? — сказал Феррис матери.
— Не думаю, — ответила она, смеясь. — Твой дед говорил, что он родом из бывшей Оттоманской империи, а она занимала огромную территорию в свое время. Я всегда думала, что он родом из какого-нибудь места к востоку от Данубы, с непроизносимым названием, типа Боснии и Герцеговины или Абхазии. Помню, он говорил, что его семья жила среди мусульман. Но он не любил вспоминать об этом, а твой отец не слишком настаивал. В Питсбурге такая мешанина народа, и, думаю, они не хотели, чтобы их называли «европейскими мужланами», «поляками» или как-нибудь еще. Они хотели думать о себе только как об американцах. Или мне так казалось.
— Однако «Феррис» — фамилия, мало похожая на восточноевропейскую, так ведь? Папа когда-то говорил мне, что семья изменила фамилию, но он не знает, какой она была раньше.
— Перед свадьбой он сказал мне то же самое. Думаю, он чувствовал себя неловко. Он всегда говорил, что где-то есть документы, но он не хочет даже начинать копаться, чтобы найти их. Думаю, прискорбно, что твой отец так пренебрегал своими предками, но именно это больше всего устраивало его на работе в Управлении: кем бы ты ни был раньше, этого больше нет. Просто нет. Как-то раз я пыталась попросить его помочь мне составить генеалогическое древо нашей семьи, но его это не заинтересовало.
— Семья деда была католической, да?
— Вроде бы. Они с бабушкой регулярно ходили к мессе. Его не волновало, что я — протестантской веры, а вот бабушку волновало. Когда я сказала ей, что принадлежу к конгрегационалистской церкви, она даже переспросила, не еврейство ли это. Они оба были достаточно необычны для Питсбурга, насколько я понимаю.
Феррис снова посмотрел на фотографию деда.
— Я на него похож, правда?
— Немного. Хотя ты куда лучше выглядишь, мой милый.
Феррис убрал альбом. Он тянул время, никак не решаясь сказать о главном, но уже было поздно. В Вашингтон он, похоже, вернется ранним утром.
— Я сказал Гретхен, что хочу развестись, — наконец сказал он. — Мы уже, по сути, живем врозь. Да и не были счастливы, когда жили вместе. Так что я решил, что самым честным будет разойтись, пока мы не обзавелись детьми и не усложнили все еще больше.
— Понимаю. Что сказала Гретхен?
Феррис вспомнил все возможные варианты отказа, которые он услышал от Гретхен в тот вечер. Он все еще чувствовал себя опозоренным за то, что так легко дал себя соблазнить и, по крайней мере в ее глазах, растоптать ту решимость, которую он попытался проявить в стремлении разорвать их отношения.
— Она не обрадовалась. Сказала, что мы хорошая пара. Думаю, ей просто не хочется заниматься поисками другого мужа. У нее и так много дел.
— Да уж, это я понимаю, насчет Гретхен. Она всегда выглядела занятой, с первого же дня, когда я увидела ее на церемонии вручения дипломов.
— Так что ты думаешь по этому поводу, мам?
— Гретхен — очень успешная женщина. Хотела бы я, чтобы у меня был ее напор. Но я никогда не верила, что она сделает тебя счастливым. Так что если ты решил изменить это и ты готов ко всем болезненным вещам, с этим связанным, то делай что считаешь правильным. Слушайся своего сердца. Единственное, как мать, хочу спросить об очевидном: здесь замешана другая женщина?
— Пока сам не знаю. Может быть. Но развестись я хочу в любом случае. Да, я встретил в Аммане женщину, которая мне очень нравится. Надеюсь, наши отношения с ней скоро станут более определенными. Посмотрим.
Феррис поцеловал мать и сказал, что идет спать. Она ответила, что останется на кухне, чтобы прибраться, но так и не встала из-за стола. На ее лице читались беспокойство и беспомощность, Феррис видел это выражение лица всякий раз, когда прощался с ней.
Гретхен позвонила Феррису на мобильный. Он не отвечал на ее звонки с домашнего, рабочего и мобильного и на прочие послания, которые она пыталась ему отправить. Но когда он ехал на машине обратно в округ Колумбия, его мобильный зазвонил снова. Он увидел на экране незнакомый номер и нажал кнопку ответа. Голос ее он узнал сразу. Она звонила с чужого мобильного и почти что кричала в трубку.
