марта, несмотря на страшный огонь, авангард из двух батальонов под командой подполковника Печерского овладел передовыми высотами, и ворвался в городской форштадт[15]. Основные колонны под предводительством самого Несветаева уже готовились его поддержать, и в это время прибыло предписание Гудовича «не предпринимать экспедиции на самую Карсскую крепость, а ограничиться занятием Карсского пашалыка и прикрытием границы».
Исполняя предписание главнокомандующего, Несветаев прервал начатый было штурм и на другой день отступил к селению Полдырван, написав карсскому коменданту: «Не считайте, ваше высокопревосходительство, чтобы я не мог взять вашего Карса. На сие я только не имел повеления. Я взял форштадт, но, получив приказание отступить, должен был повиноваться».
– Зря вы командующего критикуете, господа, – долетело до стоявшего на правом фланге эскадрона Тимофея. – Менее пяти тысяч солдат против двадцати и к тому же укрытых за такими высокими стенами. Ещё и турецкие подкрепления из Эрзерума на подходе. Не стоило Петру Даниловичу так рисковать.
– Несветаев был уверен в успехе, Николай Андреевич, – донёсся знакомый голос Кравцова. – Потому и бросил свои войска на штурм, и останавливать их, уже пробивших бреши, было, мягко говоря…
– Тише, тише, господа офицеры! – оборвал разгоравшийся спор командир эскадрона. – Подчинённые рядом, а с критикой командования нужно быть осторожнее, Пётр Сергеевич. Давайте подождём развитие дальнейших событий под Карсом. Зная генерал-майора Несветаева, уверен, что он ещё преподнесёт сюрприз туркам и просто так не отступит на нашу территорию.
Между тем стоявшие в Тифлисе войска получили команду готовиться к походу. Осознавая затруднительность положения Несветаева в Карсском пашалыке и желая предупредить возможное нападение турок со стороны Ахалцыха в Имеретию и Мингрелию, граф Гудович решил сам двинуться в пределы Османской империи и овладеть Ахалцыхским пашалыком. Семнадцатого апреля стоявшие в Тифлисе войска получили команду выдвигаться к турецкой границе через Триалеты, по единственной проходимой обозами дороге.
Нарвский драгунский полк вместе с казаками Агеева следовал в авангарде. При выступлении из Тифлиса стояла сильная жара, но, пройдя всего лишь семьдесят вёрст, войска в горах встретили снега, мороз и сильнейшие бури.
Кавалерии было немного легче, чем пехотинцам, на лошадь всегда можно было поместить плащ-епанчу, шинель или даже бурку. Солдаты же шли в летних мундирах и жутко страдали от холода. На первом же горном перевале драгунам пришлось спешиться и вести лошадей в поводу. Весь остальной путь до границы прошёл в таком вот порядке.
Завывавший порывистый ветер бросал колючий снег в глаза, Гончаров надвинул папаху поглубже и, пятясь, обернулся. Вслед за ним в снежном мареве виднелась цепочка драгун.
– Немного до спуска осталось, братцы! – крикнул Тимофей. – Взводный сказал, вёрст пять по перевалу и потом вниз пойдём, так мы и больше уже с вами прошли.
– Иди уж, чего встал, – пробурчал догнавший его Блохин. – Или давай я, может, вперёд пойду, коли ты утомился?
– Ничего, ещё немного, – ответил тот другу. – Я-то вон теплее многих одет. Лицо только мёрзнет. Обожди, сейчас проторю дорогу. Пошли, родная! – Он потянул за повод Чайку. – Ещё часок – и в долине затишье будет, покормлю.
По проторённой передовым дозором узкой дорожке прошёл взвод, за ним эскадрон, а потом и весь драгунский полк. Вскоре эта пробитая в снегах дорожка расширилась, и по ней уже топала замёрзшая пехота, а потом, переваливаясь и застревая в колее, потянулся обоз с артиллерией. После двухнедельного перехода изнурённое до крайности русское войско наконец-то достигло границ Ахалцыхского пашалыка. Понимая, что вести боевые действия в таком состоянии невозможно, Гудович дал своим людям три дня отдыха.
– Тепло, неужели дошли, – блаженно шептал, подставляя лицо солнцу, Лёнька. – Думал, уже вусмерть заколею. Как же хорошо-то, господи.
– Пошли, Лёнь. – Тимофей поднялся с нагретого камня. – Нужно лошадей напоить и обиходить. Вспомни, когда ты последний раз свою Марту чистил?
– Да нужна ей была в такой мороз чистка как собаке пятая нога, – проворчал друг и, закряхтев, поднялся на ноги. – Эй, Ваньки, пошли к коням! – крикнул он двум гревшимся неподалёку драгунам. – Быстрее дело сделаем – быстрее к ночёвке изготовимся.
Чайка с шумом втягивала в себя холодную чистейшую воду, только что набранную из горной речушки. Тимофей гладил её морду, и кобыла прядала ушами.
– Тоже утомилась, моя хорошая, похудела, – ласково приговаривал он, теребя чёлку.
– Всем хороша драгунская служба, да вот мороки в ней больше, чем в пехотной, – проговорил подставлявший кожаное ведро с водой своей кобыле Ярыгин. – И чего вот в кавалерию эту я загремел?
– Чем это тебе, Рыжий, кавалерийская служба плоха? – вскинулся Чанов. – Только недавно сам рассказывал, как в госпитале перед пехотинцами похвалялся, что ты верхом как барин ездишь, а они своими сапогами по земле топают.
– Да ведь и мы вона всё больше на ногах в этих горах ходим, – пожав плечами, ответил Степан. – Это уж кто за Кавказом в Рассеии службу на конях несёт, те да. Те всё больше в седле ездят, а я уже тут вторые сапоги на камнях стоптал. А самое обидное, мы в передовых всё время шли, дорогу всем в снегах торили, а теперь пехота с обозными уже у костров битый час валяется, а мы тут с лошадьми вошкаемся. Они все утром дрыхнуть будут, а нам опять лошадей поить и чистить. Ну обидно ведь!
– Так просись в пехоту, дурак, чего ж ты жалобишься?! – зло рявкнул Кошелев. – Тимофей Иванович, ты у нас бумаги горазд писать. Подай прошение на «гербо́вой» полковому командиру, пущай он этого олуха в мушкетёры отсель сплавит. А я свой гривенный на белоснежную «орлёную» для такого дела не пожалею.
– Дядька Федот, да чё сразу прошение?! – всполошился Ярыгин. – Я же просто так, с устатку это. Уже прям и пошутковать нельзя.
– Шуткуют по-другому, Стёпка, – заметил Чанов. – А у тебя обида и злость в голосе. Лошадей ты не любишь, общество, артель не ценишь. Когда чего делать надо в бою, норовишь за спиной всегда быть, отсидеться. Ленивый опять же. Когда в готовщиках очередных, так наша артель самая последняя ужинает.
– Люди просто так говорить не будут, Степан, ты слушай, слушай. – Тимофей вылил остатки воды из кожаного ведра и туго свернул его. – Всё справедливо тут было сказано. За лошадью хуже всех у нас в отделении смотришь. Сколько раз я уже потёртости под потником у неё находил? Подперсье с пуками как следует не затянуто, узда пасть рвёт. В шерсти мусор невычищенный. Два раза уже из-за тебя вахмистр выволочку устраивал. Вот дождёшься ты у меня! Может, тебя и правда в обозные сплавить? Будешь там мешки с фуражом таскать.
– Да за леность Савелий Иваныч с него три шкуры
