class="p1">— Да, герр гауптштурмфюрер! Но где мне взять мертвых немцев?
— Мне плевать, где вы их отыщете! Немцев, поляков… хоть цыган! Вольдемар, идемте. В этом вонючем подвале нет ничего полезного. Кто здесь начальник айнзацкоманды?
— Не знаю. Но выяснить не сложно.
Оберштурмбаннфюрер Йозеф Мейзингер обнаружился в Варшавской тюрьме, где сосредоточенно фильтровал подведомственное население: кого выпустить из застенков в расчете, что амнистированный будет служить освободителям, кого перевести в концлагерь. Попутно — кого из временно живых приютить в этих камерах.
— Коллеги? Как война все изменила! Раньше пропасть разделяла внутренний СД и заграничный. Сейчас вас, двух канцеляристов, бросили на передовую.
А он, сволочь, военный ветеран! Совсем недавно протирал штаны в архиве СД, я его помню. Меня почему-то возмущает сравнение с канцелярской крысой. Не то чтобы хочется хвастаться подвигами в Швейцарии, Гамбурге и Брно (гордиться, в общем-то, нечем), но и писарем числиться не комильфо. Хуммитцш — да, он выглядит библиотекарем, сутулый и с толстыми линзами. Мейзингер, со своей стороны, и близко не напоминает карающего ангела СД. Чуть лысеющий, улыбчивый, с круглым мясистым лицом, он играет в хохмача, даже не удосужился снять со стены кабинета огромный портрет польского президента Игнация Мосцицкого. Фюрера, естественно, присобачил. Теперь два лидера, победивший и свергнутый, сверлят друг друга глазами.
— Мы там, где этого требует дело, — бубнит Хуммитцш оправдание нашему назначению и излагает суть проблемы.
— Конечно! Подкинуть материала писакам доктора Геббельса. О том, что поляки — позор Европы, их давно следовало… Так! — оберштурмбаннфюрер вскакивает из-за стола, о судьбе бывшего владельца которого я предпочитаю не спрашивать. — Лишнего материала у меня хоть отбавляй… Да! Я только не задумывался, что некоторые из них еще могут принести пользу.
Пробежавшись к окну, он окидывает взглядом «материал» во внутреннем дворике. Мне плохо видно: толпятся какие-то люди, эсэсовцы из айнзацкоманды делят их на группы. Возможно, от этого выбора зависит жизнь. Или степень мучительности смерти.
— Когда будет ответ? — напирает Хуммитцш.
— Не позднее, чем завтра, коллеги. Вопрос серьезный.
Что совершенно не вяжется с легкомысленной миной на лице оберштурмбаннфюрера. Он тоже ощущает контраст между собственным расслабленным поведением и нашим напряжением.
— Вот вы, фон…
— Фон Валленштайн.
— Вы молоды. И когда поступали в СС, совсем не рассчитывали заниматься трупами для Министерства пропаганды, верно? Это же не к лицу отпрыску из благородной семьи. Барон?
Издевается. Рад, что он, безродный выскочка, на две ступеньки в иерархии СС выше дворянина. А мне полагается вступиться за честь сословия. Но не буду.
— Барон. Но в первую очередь — я офицер СД. И делаю ту работу, что мне прикажут. Это не означает, что любое задание должно приводить меня в восторг.
— Привыкайте, герр барон. Скажу откровенно, ни одно из заданий в Польше меня не вдохновляет. Зато впечатляет общий результат: Рейх растет как на дрожжах!
Напарник пытается вопросом из другой оперы сбить оберштурмбаннфюрера с наезженной колеи:
— Скажите, а зачем вы оставили портрет Мосцицкого?
— Заметно, да? Он изумительно показывает, насколько здешние мухи понятливее польского населения. Ни одна не осмелилась сесть на портрет фюрера, а на тот — взгляните сами.
Когда мы выходим из тюрьмы, Хуммитцш, не сдержав в себе настоящего ученого, коему истина важнее, чем политическая ориентация, роняет:
— Польский пан писан органическими красками, а портрет фюрера типографский. Органика больше мух привлекает.
— Согласен. Доктор, будем отмечать в рапорте о неснятом портрете?
Хуммитцш хмыкает. Надо же, он не заразился обычной для Главного управления имперской безопасности привычкой стучать и интриговать.
— Он не со зла. Такой вот казарменный юмор. В общем, посмотрим на качество… материала.
По неуверенности в последней фразе я вдруг открываю в эсэсовском библиотекаре новую черту. Оказывается, ему просто снимать сливки с рассуждений о превосходстве арийской расы, но как только он сам втянут в уничтожение расово неполноценных, чувствует себя не в своей тарелке. Не сложно сочинять о массовом душегубстве ради высоких целей, а каково стать к пулемету? Я уж молчу про другой вариант — лично занять место среди живых мишеней.
Мы единогласно решаем не возвращаться в Быдгощ, что теперь именуется на немецкий лад — Бромберг. Ждем великодушного подарка из айнзацкоманды. Удостоверения СД помогают найти место в гостинице, крохотный номер на двоих, освобожденный парой танковых офицеров под очень нелестное бурчание в наш адрес. Но и очень тихое. Моей власти достаточно, чтоб взять обоих под арест. По крайней мере — формально достаточно.
Вечереет. Я смотрю на напарника и гадаю. Доктору Хуммитцшу пристало коротать время за чтением умных книг. Гауптштурмфюреру СС Хуммитцшу полагается надраться, коль нет более подходящего развлечения. Что выберет? Коллега совмещает обе ипостаси: скрючившись на койке, потягивает коньяк из фляги и одновременно листает нечто философски заумное. Спиртного ему отлил наш жизнерадостный оберштурмбаннфюрер из айнзацкоманды. Под бульканье душистой жидкости Мейзингер бросил совершенно крамольную фразу: «Пользуйтесь моментом, камрады. В Рейхе подобного коньяка не найти». Сравнивать заграничные прелести с германским тотальным дефицитом категорически запрещено!
Ну, а я не могу найти себе места. Вроде свободен от иллюзии, что СД сеет разумное, доброе, вечное. Да и айнзацкоманды, опробованные в Австрии и Чехии, созданы отнюдь не для гуманитарных целей. Но, по-моему, ведомство Гейдриха решило прыгнуть выше головы. Треп о превосходстве арийской расы, результативный с точки зрения внутренней пропаганды, вдруг превращается в руководство к действию за пределами страны. Я — свидетель этого действия? Нет, давно уже соучастник.
Перемерив шагами пенал, по недоразумению именуемый гостиничным номером, хватаю фуражку и выскакиваю в коридор. В спину летит материнская забота коллеги:
— Осторожнее, Вольдемар. В городе неспокойно.
Ах, мы еще не всех поляков с евреями удавили? Какое упущение!
В принципе, он прав. К вечеру, когда с сумерками на Варшаву опускается комендантский час, держусь поблизости от патруля, хоть мне не по нутру его сопровождение с обычными грубыми шутками солдатни и выматывающими звуками губной гармошки. Ее обладатель, пучеглазый пехотный ефрейтор, знает единственный мотив. И тот — фальшиво.
В центре города не видно следов штурма, от снарядов и бомб досталось лишь окраинам. Магазины стоят запертые, частично — разграбленные. Длинные колонны пехоты бредут на ночь глядя. По параллельным улицам тянутся вереницы конных повозок, а мостовые украшены следами лошадиного присутствия, так что приходится смотреть под ноги. Совсем мало машин немецких и вообще не видно польских.
— Герр офицер!
Женская мольба перебивается окриком: «Стой, назад!» Двое из патруля сдерживают даму лет сорока пяти, рвущуюся ко мне. Обычно у этой категории не пользуюсь спросом, что ей нужно?
Увы, мои мужские стати не причем. Женщина косит глазами на эмблему СД.
— Герр офицер! Помогите, мне не к кому идти. Моего Курта забрали жандармы!
Довольно чистый немецкий, с легким польским акцентом.
— Ваш Курт — еврей? Может
