завернула в маленький узелочек и отдала Усладе. Корабль, охая деревянными боками, медленно поплыл вдоль заросших ивняком берегов. Парус поймал попутный ветер, и Савала понесла ладью быстрее. Гребцы пока отдыхали, река все делала сама.
То ли дело будет на Дону, где мощное течение станет уволакивать корабль к полудню. Путь предстоял тяжелый, изматывающий. Одно радовало Миронега, что за ладьей увязался большанский струг, груженный житом и лесными дарами. Струг плыл торговать в верховья Дона, на нем кроме мужей были и бабы, теперь Услада не будет чувствовать себя неуютно среди бородатых мужей.
— Хочешь на сруге плыть? С нашими? — подсел Миронег к Усаде.
— Нет, тут останусь, при тебе, — прижалась к его плечу жена. — Скажи, а в Онузе церковь есть?
— Да, и не одна, должно.
— Ты ж помнишь, что мне обещал? — срывающимся голосом проговорила Услада.
— А чего я там такого тебе наобещал? — решил подшутить Миронег.
— Ну как же, — разволновалась Услада. — Что повенчаемся, чтоб не в грехе жить.
— Ну, коли пообещал, так куда ж деваться, — улыбнулся муж.
— То очень важно, нешто таким шутят, — обиделась жена.
— Повенчаемся. Водимой моей будешь, — уже серьезно добавил Миронег. — А чего там тебе бабка Лещиха сунула? Небось заговоренное чего, так про то на исповеди пред венчанием каяться придется.
— Не самый-то великий грех, — отмахнулась жена, но так и не призналась, что спрятала в заплечный мешок.
Скрытная она, все из нее приходится вытягивать, даже такую мелочь. А вот и не будет Миронег пытать, пусть сидит со своей тайной. Он принялся разглядывать берега — слева луговые просторы, справа лесные дали, стряхивающие с себя золотые одежки. Какие-то деревья уж облетели, оголив стволы, а какие-то стояли зелеными, лишь немного принарядившись желтыми листочками. А вон за теми камышами начинались совсем уж непролазные чащи. «Хорошо, что подвернулся корабль, а то били бы сейчас ноги, да уворачивались от веток…» И словно мысль облеклась в плоть и кровь — за камышами взгляд поймал движение. Лось? Олень? Могучий зубр? Нет, вдоль берега, раздвигая кусты, за малым караваном двигался человек, наблюдая и смекая. Таился, не выскакивая попусту, и Миронег его бы не заметил, если бы кораблики не ускорились, и лазутчику не пришлось бы перейти на бег. Враг, конечно, отстанет, бежать за кораблем, плывущим по течению — бессмысленный труд, но что дальше? А дальше разведчик понесет собранные сведения хозяевам, и уж они будут решать, как перехватить беглецов.
Стало ясно, отвязаться от погони не удалось.
Глава XXV. Весточка
Дон оказался неласков, он упрямо катил свои темные воды к югу, не обращая внимание на потуги гребцов, пытавшихся толкать корабли к северу. Миронег тоже в свой черед усаживался на скамью и до мозолей натужно работал крепким веслом. Приходилось часто отдыхать, а то и вовсе тянуть волоком, пробираясь пешком вдоль пологого берега. К ночи уставшие мужички падали без сил на подстилки из лапника вкруг жарких костров, чтобы с утра снова бороться со своевольной рекой.
Вороножская дружина почитала старшим Миляту, как самого опытного воя, а тот в свою очередь не стыдился бежать за советом к «Якимкиному стригунку». Миронег решал: у какого берега пристать для ночлега, когда двигать дальше, расставлял караулы, отдавал приказы разматывать веревки и впрягаться в ярмо для волока, чтобы побороть норовистую стремнину. Большанские только диву давались, отчего эти на вид грозные, вооруженные мечами ратники безоговорочно подчиняются нелюдимому бортнику. «Не иначе колдовство, — шептались они, — бортники же с лешими якшаются, должно, и заговорам обучены».
В круговерти Миронег не всегда успевал перекинуться словечком с женой, и лишь к вечеру присаживался с ней рядком обменивался парой фраз о дне минувшем и о завтрашнем, а то и просто помолчать, украдкой касаясь друг друга кончиками пальцев, и уж от того делалось хорошо и тепло.
Услада вела себя мышкой, в пути забивалась в уголок на корме и тихонько там сидела, не привлекая внимания. Она умела быть незаметной, когда хотела. И если вначале вороножские дружинники, к раздражению Миронега, ломали шеи, разглядывая молодуху, то постепенно, решив про себя, что жена залетного воя — дикарка, перестали ее смущать, занимаясь своими делами.
С большанскими бабами, увязавшимися с мужьями в дорогу, Услада была приветливой, старательно раскланивалась, но на привалах всегда садилась чуть поодаль, сама по себе и больше отмалчивалась. А ведь с Миронегом в усадьбе она была бойкой, щебетала и даже шутила.
— Загрустила? — шептал Миронег жене.
— Нет, все ладно, — улыбалась она, а в глазах-то грусть.
«Ничего, доплывем, прибьемся куда-нибудь, обустроимся, повеселеет».
В голове все время крутилась мысль — где сейчас погоня? Ясно, что конными вдоль берега здесь не продраться, а пешим корабли не догнать, и, стало быть, вороги отстали или… Или коротким конным путем кинулись к Вороножу наперерез. Ну, что ж, пусть покараулят, посидят в засаде у стен Вороножских, а Миронег с женой пересядут на струг да поплывут дальше по Дону к Онузе.
Но градов здесь по пальцам пересчитать, ежели домыслят и тоже к Дону поворотят, к Онузе явятся? А и пусть, здесь не Глебова земля. Что они могут сделать? Онуза — то, конечно, не Рязань, и даже не Пронск, а все ж большой град, торговый, ратные свои имеются. Так что, руки коротки.
— Перезимуем в тепле, а там видно будет, — сам с собой рассудил Миронег.
Бодрости прибавляло и яркое бабье лето, сменившее серую морось. Солнце уже скупо, но все ж дарило тепло — подставляй лицо и оно покроет его ласковыми поцелуями, защекочет бойкими лучами. И от того в душе просыпалась надежда, что все уладится, образуется, и жизнь будет такой же светлой как солнечные блики на воде.
К устью Вороножа вышли, уже разламывая по утрам веслами тонкую корочку льда.
— Прощай, дядька Милята, — протянул Миронег старому ратному широкую ладонь.
— Как? Нешто ты с нами не пойдешь? — встревоженно посмотрел на бортника Милята. — А уж, я-то, старый, размечтался.
— Не лежит у меня душа к дружинному ремеслу, — покачал головой Миронег. — Давеча переяславских на тот свет отправили, а за что?
— Как то, за что?
