поступали шведы.
Рёншельт понимал, что повторить тот кунштюк, который провернули каролинеры под Нарвой, царю Петеру не удастся: шведы уже изготовились к правильному бою. Но именно сейчас у русских все шансы в полной мере поквитаться за то своё поражение.
Они сыты, тепло одеты и знают, что прятаться им негде, за спинами нет лагеря с куртинами и реданами, зато есть резерв, готовый, в случае чего, поддержать своих в месте прорыва противника. Рёншельт видел, что фронт русских уже длиннее шведского, а ведь их кавалерия ещё не заняла позиции по флангам.
И фельдмаршал отдал приказ, который, если Фортуна ему изменит, станет причиной поражения: он велел старшим офицерам увеличивать дистанцию между линиями полков, чтобы не быть атакованным по флангам в первый же час сражения. Резервов, чтобы «подпереть» атаку первых линий, у него практически не осталось.
2
Мы не могли в полной мере наблюдать построение армий: мешал лес. Виднелись только штандарты, да и то не всякие. Зато хорошо было видно, что шведское командование, кто бы там сейчас ни руководил, оставило заслон — около четырёх тысяч драгун и около двух с половиной тысяч пехотинцев. То есть на поле они вывели хорошо если чуть больше двадцати тысяч пеших солдат, всадников и пару десятков орудий.
— Плохи у них дела, — проговорил Келин, обозревая обстановку за стенами в подзорную трубу. Таковой оптический прибор был в Полтаве только у него и у меня. — Однако же и у нас немногим лучше. После всех штурмов в строю едва ли более солдат и казаков, нежели оставили шведы.
— Они голодны, замёрзли, да и с бодростью духа не сказать, чтоб у них было всё прекрасно, — прокомментировал я. — Ежели надо, так я самолично казаков возглавлю и слово к ним обращу перед боем.
— Стоит ли так рисковать, Иван Степанович? — тихо поинтересовался Келин, убедившись, что нас никто не слышит.
— А мне терять нечего, Алексей Степанович, — усмехнулся я. — Стар я, чтоб на грядущее планы строить. Прославиться либо покрыть имя Мазепы позором в последнем бою — моё право.
— Сего права лишить вас не могу, однако имею возможность предостеречь, — напомнил Келин. — Верные сыны Отечества государю весьма потребны.
— Я государю молодых да верных сынов Отечества оставлю. От них ему куда как больше пользы будет, нежели от одного недужного старика, — я старался не повышать голос, чтобы наш разговор действительно был конфиденциальным несмотря на то, что мы находились на Сампсониевской башне, а рядом с нами обретались пушкари со своими орудиями. — Так будет лучше…для всех.
Ответом мне был довольно странный взгляд полковника. Я ждал, что он скажет, но Келин на этот счёт промолчал.
— Ежели такова ваша воля, гетман, то готовьте казаков к атаке, — произнёс он. — И конных, и пеших. Я возглавлю своих пехотинцев и присоединюсь к вам. Но атаковать шведов надобно не ранее, чем их головное войско как следует увязнет в баталии.
— Полагаюсь на ваш опыт, Алексей Степанович. Я ведь больше по ляхам, а у них иная тактика…
И Келина, и Палия весьма удивило моё решение оставить в городе Скоропадского — чтобы командовал ополчением и артиллерией. Разумеется, я не стал говорить, что точно знал о его тайном уговоре со шведами. Зато Иван Ильич, прекрасно догадываясь о самом вероятном исходе сражения, будет теперь стараться на совесть, послужит как надо. Я для того пару своих новых сердюков к нему приставил — ради бережения его персоны, естественно… Флюгер он ещё тот. Я таких терпеть не могу, но, если надо, пользуюсь их услугами. Такие, держащие нос по ветру, бывают весьма полезны.
…К моменту, когда Келин буквально бегом спустился со стены и, возглавив свой Тверской пехотный полк, дал понять, что настало наше время, я тоже был готов. Притом ко всему. Полтава открыла сразу двое ворот — Киевские и Басмановские — из которых стал выходить полностью боеготовый её гарнизон. Для шведов это стало сюрпризом: они были так уверены, что мы носа за стены не высунем, что не выставили ни заграждений, ни передовые отряды стрелков. Ну, что ж, за такие вещи на войне наказывают.
За мной слово. Я должен обратиться к войску — и к казакам, и к солдатам. За одно дело стоим, а я тут вроде как главнокомандующий. И одет по такому случаю как положено — в парадный, мехом подбитый кунтуш, шапку с драгоценным пером, приколотым брошью с каменьями, штаны дорогой ткани и расшитые сапоги. Любил Иван Степаныч роскошно одеться, и мне пришлось поддерживать его реноме старого модника. Саблю, правда, взял не ту, что подороже, а ту, что по руке, и про пистоли в ольстрах — седельных кобурах — не забыл.
И гетманская булава за роскошным шёлковым поясом заткнута. Она мне сейчас ой как пригодится.
— Братья мои!
Булава поднята мною к небу, а у старого Ивана Степановича зычный, красивый голос. Одного этого сочетания было достаточно, чтобы все разом умолкли и начали внимать… Я использовал все сильные стороны Мазепы, какие только мог — его красноречие, его способность убеждать в своей правоте. Пусть хоть раз в жизни сделает что-то хорошее — для своих людей.
Шведы ускоренными темпами строились в боевые порядки, готовясь отразить наш удар. Молодцы, умеют. Даже когда зуб на зуб от лютого мороза не попадает… Не уверен, что кто-то сегодня будет давать больше одного залпа: по такой холодине ружьё хрен перезарядишь, руки скорее отвалятся. Значит, быть ближнему бою.
— Братья мои! — повторил я, пустив лошадку неспешным шагом вдоль рядов казаков и солдат. — Вот и пробил наш час постоять за дело правое, за веру православную! Было время, когда пытались вороги нас покатоличить — и отцы и деды наши их побили! Ныне лютеранское воинство явилось, чтоб нас от веры праотеческой оторвать, лишить спасения души! Так покажем же шведам, что не затупились ещё казацкие сабли! Что помним мы, по какую сторону наши братия и сестры!
На этом месте я эффектно заткнул гетманский «клейнод» обратно за пояс и потянул саблю из ножен. Сверкнул солнечный лучик на начищенном клинке.
— Слава! — закричал я, во весь мазепин голосище.
— Слава!!! — отозвались сотни голосов, повторяя старый казацкий боевой клич.
И судя по тому, как за мной в атаку, набирая разгон для удара, помчался клин всадников, а солдаты и казацкая пехота пошли в атаку
