каждом районе формировалась своя колонна демонстрантов, а затем все они стекались на Дворцовую площадь – это действо одновременно и отмечало вклад отдаленных рабочих районов в революционное прошлое, и подчеркивало их подчиненность центру. Выражением автономии в сочетании с субординацией были так называемые народные музеи, в которых рассказывалось об истории отдельных районов[504].
Жилищная политика тоже никак не учитывала специфику места. Хотя в каждом районе был свой главный архитектор, концепции рационального планирования принимались на уровне города: «местного» архитектурного стиля, который был бы присущ тому или иному микрорайону, не существовало. «Дискриминирующая» идея, что один тип жилья может быть лучше или хуже другого, в любом случае не поощрялась. Схемы переселения работали по принципу «из ветхого жилья в прекрасные новые квартиры», независимо от местоположения. Можно было переехать в старый фонд после капремонта или в новый дом – и то и другое было делом случая. Как и в 1920-е годы, в шикарных домах на набережной Мойки вполне мог оказаться рабочий контингент[505].
Как для счастливых обитателей отдельных квартир, так и для все более несчастных жильцов коммуналок местоположение тоже не было первоочередной заботой. Юридически жилищная норма выражалась в квадратных метрах, и те, кто жил в коммунальных квартирах, описывали свои условия чаще всего именно с точки зрения метража («Я выросла в комнате площадью двадцать семь квадратных метров…»). Однако с ростом числа отдельных квартир количество комнат тоже стало обретать социальный вес. Люди говорили обычно, что живут в трехкомнатной квартире, а не в квартире площадью 60 м (стандартизация пространства в новых и перестроенных старых домах позволяла четко представить размер жилища исходя из количества комнат)[506].
Тем не менее сосредоточенность на частной среде обитания, превалирование в сознании «места» над «местностью» не исключает представления, что в некоторых местностях жить приятнее, чем в других. При переезде семьи могли исходить именно из этого принципа, отказываясь от большей по размерам квартиры на окраине в пользу квартиры поменьше, но в старой части города – «если в Ленинграде, тогда только в историческом центре», или наоборот[507]. Люди «со связями» могли добиться разрешения на переезд в жилье лучшего качества в том же районе, или даже в том же доме, если знали, что подходящий вариант существует. В архиве одного из крупных ленинградских театров имеются многочисленные образцы особых просьб от сотрудников. Ведущему актеру нужна была отдельная квартира, обеспечивающая покой и комфорт, так необходимые таланту, и к тому же расположенная недалеко от театра (то есть в центре); заслуженному гримеру, который не раз делал грим актерам, игравшим Ленина, надо было предоставить комнату побольше[508].
Горожане также пользовались законным правом обменивать квартиры в частном порядке – например, при вступлении в брак можно было поменять две однокомнатные на двухкомнатную, или наоборот – разменяться при разводе[509]. Хотя главным фактором здесь было манипулирование квадратными метрами, уверенность в том, что район X – неблагополучный и грязный или, наоборот, слишком стерильный и унылый, тоже играла свою роль.
Литература и городской фольклор также способствовали живому восприятию местности. Это не имело почти никакого отношения к официальным памятникам – к ним, как правило, относились с иронией. Бытовал, например, анекдот про пьяницу, который проснулся с гудящей головой, не соображая, где находится. «У Нарвских ворот», – объясняет ему прохожий, имея в виду триумфальную арку, возведенную по проекту В. П. Стасова в 1824–1837 годах в честь победы в войне с Наполеоном. На что пьяница дрожащим голосом отвечает: «Закройте ворота, дует сильно!»[510]
В литературе привязанность к определенному городскому локусу часто выражалась в подчеркивании его маргинальности – традиция эта восходит к авторам XIX – начала XX веков: Пушкин и Блок воспели тихую провинциальную Коломну, а петербургская проза Достоевского неразрывно связана с кварталами в районе Екатерининского канала (ныне – канала Грибоедова). Если в официозной ленинградской литературе географическое место действия обычно обозначалось довольно расплывчато, неофициальная проза и поэзия восполняли этот недостаток: Р. Мандельштам отдавал дань Новой Голландии, Л. Лосев воспевал районы за Обводным каналом, а С. Довлатов уделял особое внимание Пяти углам – все эти авторы исследовали пространство за пределами «парадных кварталов».
В то же время воспетые в литературе районы, как правило, ограничивались периферийными участками старого центра[511]. В романе А. Битова «Пушкинский дом» (1978), герой, навещая деда в новом районе, оказывается среди «последних домов» (в районе и, видимо, в городе, да и во всем мире):
Деду дали квартиру в новом районе, последние дома… Лева никогда не бывал тут. С удивлением поймал себя на соображении, что, пожалуй, во всю жизнь, ни разу не покидал старого города, жил (курсив автора. – К. К.) в этом музее, ни один его житейский маршрут не пролегал за пределы музейных же проспектов-коридоров и зал-площадей… странно. Он знал об окраинных новостройках понаслышке: что они есть, – но имена их путались в его сознании – вот и сейчас он забыл, как называется район, куда он прибыл: не то Обуховка, не то Пролетарка… снова полез в записную книжку.
У него было такое чувство, что он попал в другой город. [Битов 2007: 58].
Подобное отношение возникало отчасти оттого, что социальный статус нередко определялся принятой в советские времена политикой зонирования, Развитие некоторых окраинных районов Ленинграда / Санкт-Петербурга (например, Нарвского) превратило их в промышленные ландшафты, «промзоны», где природный пейзаж был так же непривлекателен, как и архитектура – по словам Н. Слепаковой, «кроме снега, не было природы» [Слепакова 2012: 85][512]. Убогие жилищные условия в центре можно было компенсировать: «На 12 человек жильцов – один сортир, ванная без горячей воды и одна плита с 4 конфорками. В качестве компенсации – Летний сад в пяти минутах ходьбы» [Колкер 2008а]. Но при всей неказистости окраин далеко не все их жители были эстетически неразвиты. Некоторые участки Выборгской стороны, к северу от Невы (например, «Гражданка», Гражданский проспект) были анклавами интеллигенции[513].
3.12. Коломна, 2012, на заднем плане – Адмиралтейские верфи. Один из немногих районов в городе, где движение транспорта даже в XXI веке оставалось на советском уровне, хотя с появлением арт-центра на острове Новая Голландия, настоящего рая для прозападной хипстерской культуры (в народе его называют «хипстерятней»), ситуация обещает измениться
Достаточно сказать, что два главных «властителя дум» эпохи, А. М. Панченко и Д. С. Лихачев, провели последние годы жизни именно в этих новых районах. Но
