имеет ли смысл все остальное, что сказал отец. Я знаю, что приняла решение игнорировать его слова, ясно? Но этот крошечный росточек сомнения в себе не дает мне покоя с тех пор.
Может, Лайла посоветует, стоит ли мне рассказать Хейзу. Меня убивает то, что я храню от него этот секрет, но сейчас у нас все так хорошо, что я не хочу все испортить.
Чувство вины калечит мое сердце.
— Ли, мне нужно тебе кое-что сказать.
Лайла уже вовсю ругает судью, но она поворачивается ко мне, словно самые мерзкие ругательства не вылетали из ее рта.
— В чем дело?
Пульсация в моей голове усиливается в десять раз и стягивает виски, как резинка. Я думала, что это от обезвоживания, но теперь понимаю, что это точно от беспокойства.
— Мой отец позвонил, чтобы рассказать мне кое-что… о Хейзе.
Лайла хмурится.
— Твой отец? Ты имеешь в виду воплощение всего злого? Человека, который, возможно, приносит в жертву новорожденных детей, чтобы сохранить молодость?
— Единственный и неповторимый, — бормочу я, барабаня ногтями по краю кресла.
— Что он тебе сказал? Должна ли я полететь в Орегон и выставить его убийство как несчастный случай?
— Нет… пока.
Неуверенность бьет меня по лицу с силой кувалды.
— Он сказал мне, что Хейз использовал меня, чтобы спасти свой имидж.
Когда Лайла смотрит на меня, ее взгляд становится интенсивнее тысячи солнц.
— Ты шутишь, да? Это полная чушь! — Ее крик достаточно громкий, чтобы привлечь внимание окружающих нас людей, и я неловко заставляю их вернуться к их наблюдению за игрой.
— Как ты думаешь, мне стоит рассказать Хейзу? — спрашиваю я.
Я знаю, что должна. Если это верный поступок, то почему он кажется таким трудным? Хейзу будет так больно узнать, что я скрыла это от него. Я лицемерка. Я попросила его об откровенности, хотя сама не могу быть честной.
— Ты ведь не веришь в это, правда?
Мое первоначальное разочарование улеглось, и теперь я попала под поток страха размером с метеорит, который обрушился на меня.
— Я не знаю. То есть не должна. Хейз доказал мне, как сильно я ему дорога. Он не сделает ничего, чтобы причинить мне боль. Но мой отец был наполовину прав. Зачем ему все это выдумывать?
Меня тошнит от мысли, что я даже думаю об этом. Все это возвращает меня к тому, как плохо Уайлдер со мной обращался. Не могу поверить, что мне так не везет в отношениях. Никогда не знаешь, каковы намерения человека. Уайлдер не притворялся, не пытался скрыть, насколько он манипулятивен, а я все равно как-то пострадала.
— Это зависит от тебя, Айрис. Если бы он был тем, до кого дошли слухи о тебе, ты бы хотела, чтобы он рассказал тебе?
Черт. Хотела бы. И я чувствую, как в животе заныло: я только что получила ответ, которого не искала.
ГЛАВА 27
Контроль переоценивают
Хейз
Третий период в самом разгаре. Я сталкиваюсь с Кадье в первый раз, и он говорит нечто, что разжигает во мне огонь.
— Где твоя маленькая пешка, Холлингс? — насмехается он.
Я разминаю шею, откидывая плечи назад.
— Прости?
Кадье крепче сжимает клюшку, его змеиные глаза оценивают меня.
— Ну, знаешь, девушка, которая прилипла к тебе, как моллюск. Я имею в виду, что она не совсем в твоем вкусе, верно? Ты проиграл пари? У нее есть на тебя какой-то темный компромат?
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, Кадье, — прорычал я, чувствуя, как жар зарождается в глубине моего нутра, побуждая меня сжать кулаки. — И если в твоей пустой башке есть хоть одна клетка мозга, я бы посмотрел, что ты скажешь дальше.
От его мерзкой ухмылки мне становится дурно.
— Я видел ее фотографии на спонсорской вечеринке. Если то, как выглядело ее тело в этом черном платье, хоть немного говорит о том, как оно выглядит вне его, я бы не отказался засунуть свой член в ее маленькую тугую киску.
Что, блять, он только что сказал?
Я даже не слышу свистка из-за стука собственного сердца, и в мгновение ока Кадье забрасывает шайбу. Мои товарищи по команде кричат на меня, болельщики тоже, гнев и разочарование обрушиваются на меня со всех сторон. Глубоко внутри меня зарождается трещина ярости, и если я не закрою ее в ближайшее время, «Атланта Авосетс» потеряет очень важного игрока.
Я подхожу к Кадье, который находится примерно в нескольких футах от наших ворот, и что-то внутри меня обрывается.
Безумие охватывает меня, когда мой правый хук попадает в челюсть Кадье, мой кулак ломает кость с треском, который слышен по всему миру. Кровь фонтаном бьет на безупречный лед, окрашивая его поверхность в гнетущий красный оттенок, и я чувствую, как на костяшках пальцев под перчаткой трескается кожа. Это жжет, но недостаточно сильно, чтобы противостоять гневу внутри меня.
Такое ощущение, что моя ярость достигла своего предела и пересекла ту черту, когда в голове должен был зазвенеть сигнал, чтобы я остановился. Я могу выдержать несколько грубых слов, но когда дело доходит до высказываний о тех, кто мне дорог, я превращаюсь в монстра.
Я снова бью его — поскольку никто не спешит меня остановить, — и он выплевывает несколько зубов.
Должен отдать должное Кадье, я полагал, что он не выдержит, но он оказался более стойким, чем я думал. У меня за плечами большой боевой опыт, и я мог бы провести остаток игры, заставляя Кадье проглатывать свои слова, поэтому я удивляюсь, когда он замахивается на нижнюю часть моего рта. Боль пронзает мои кости от силы удара. Этого недостаточно, чтобы опрокинуть меня на задницу, но достаточно, чтобы из раны на нижней губе хлынули серповидные капли.
Следующий удар Кадье едва задевает меня, и я, пользуясь его неопытностью, наношу ему еще несколько ударов, в результате чего у него появляется жуткий синяк. Наши товарищи по команде наконец-то приходят в себя и разнимают нас.
Во мне разгорается ярость, достаточно горячая, чтобы прожечь кожу и мышцы. Моя грудь вздымается и опускается с каждым торопливым вдохом.
Вдалеке я вижу Айрис, которая стоит, прикрыв рот рукой. Полномасштабный ад, бушевавший во мне, теперь превратился в теплый гул, и это дало мне долю секунды, чтобы полностью осмыслить то, что я только что сделал. Дерьмо.
Все смотрят на меня так, будто я только что совершил убийство средь бела дня.
— Жнецы Риверсайда, номер восемнадцать, отстранен на пять минут за драку.
Я вынимаю капу, чтобы накричать на судью.
— Это чертова глупость! — кричу я, и
