наших казаков, и все потому, что наши купчишки ссужают им товар, который те продают с большой выгодой инородцам. А товар самый что ни на есть бросовый, — пенька, свечи, скобы разные, гвозди… Дрянного качества все такого, что глаза б не смотрели! А берут! Потому как вроде бы мелочь, да куда без них? Ну и, знамо дело, больше всего берут проса и водки, — первое как лучшую еду, поскольку сами не пашут, а второе — как великое лакомство. Вот так, понемногу, без счета влезут к китайцу в долг в счет будущей охоты, а тот уж им потом по такой цене насчитает, по которой захочет. Бедняги, право!
— Разбойство, настоящее разбойство! — огорченно бормотал Николай Михайлович. — И никакой на них нет управы!
— Какая уж тут управа, — вздохнул Родион Андреевич. — Даже и военных-то сюда ссылают больше за провинность какую. Здесь скорее можно золотые россыпи найти, чем людей с совестью. Потому вы мне, Николай Михайлович, все равно что глоток свежего воздуха, пусть и опоздал я из-за вас немилосердно! Раскупили всех лучших соболей, одна дрянь осталась.
— Не огорчайтесь. — Николай Михайлович ободряюще похлопал торговца по плечу. — Поедем с нами на Уссури. Лодка будет наша, а расходы на гребцов пополам поделим. Глядишь, и окупятся ваши невзгоды.
* * *
Выехали из Хабаровки засветло. Гребцы, дюжие казаки, нанимаемые посменно от одной станицы до другой за три копейки за версту с человека, гребли дружно, спины в белых полотняных рубахах ритмично двигались. Коля, как обычно, располагался на корме и вовсю вертел головой. Несмотря на то, что Амур остался позади, его могучее дыхание все еще чувствовалось в рельефе местности — громадных равнинах, наверняка заливаемых по весне обеими реками, а сейчас представляющими собой болотистые низины, перемежающиеся протоками, озерками и старицами, поросшими осокой, тростником и чилимом. На водной глади здесь и там виднелись заросли кувшинок, а по берегам все утопало в розовых метелках какой-то неизвестной Коле травы. Однако довольно быстро по правому берегу равнина сузилась, вдалеке завиднелись горы, и на Колин вопрос Николай Михайлович ответил, что это хребет Хехцир. Название звучало чудно и дико, под стать этому необитаемому краю. Потом горы остались позади, и только отроги хребта, словно застывшие волны, все набегали и набегали на берег Уссури, окаймляя ее топкие берега. В нижнем течении река имела множество островков и протоков, однако через сотню верст русло выровнялось. Берег стал круче и суше. И начали попадаться следы человеческого жилья. Вдоль Уссури, по словам Родиона Андреевича, был расселен Уссурийский казачий полк. Тут у него были не то что бы знакомцы, но люди, продававшие ему соболя в прошлом или предыдущем году, которые могли оказать помощь незадачливому торговцу. А потому, едва прошли устье Норы — нижнего притока Уссури, — пристали к ближайшей станице.
Первое, что поразило Колю, едва усталые путешественники сошли на берег — какое-то царящее вокруг уныние. Вроде бы все как в иркутских селах — ряды лиственничных, почерневших от времени изб, нехитрые огороды, выпасы, огороженные слегами… Однако, в отличие от привычных Коле резных наличников, палисадников, придававших каждому дому опрятный и неповторимый вид, предмет гордости хозяйки, дома и палисадники здесь никто не белил и не красил. Многие избы покосились. Дети, игравшие у ворот, выглядели худо и бедно, у попадавшихся собак выпирали ребра. Да и огороды не зеленели ровными рядами капуст, моркови и свеклы, а все казались какими-то побитыми, словно хозяйки все как одна были здесь нерадивы. Николай Михайлович тоже заметил эту явственную печать запустения:
— Что-то больно бедно тут живут.
— Беднее некуда, — кивнул Родион Андреевич. — У иных хлеба до весны не хватает, мясо в мясоед не у каждого десятого на столе увидишь. А самая беднота вообще к весне ест один бурдук, — это вроде болтушки из чая и ржаной муки по примеру здешних инородцев. Но еще выше по Уссури у иных и чая-то нет, пьют шульту, взвар из гнилушек березы и дуба.
Коля судорожно сглотнул, пытаясь, чтобы отвращение не слишком сильно было заметно по его лицу.
— Как же такое возможно? — возмущенно вскричал Николай Михайлович, остановившись. — Край-то какой огромный, благодатный! Это ж не тундра тебе какая! А и там люди споро живут! Но тут… зверья, птицы, рыбы — пропасть! Как не жить? Не понимаю!
Родион Андреевич помолчал немного, потом глянул тяжело и как-то обреченно:
— Люди — они существа стайные, навроде собак. Заведется в стае парша — так и все обовшивеют. А нет болезни более заразной, чем нравственная низость.
— О чем это вы?
— Дай Бог, не придется повидать, — совсем тихо сказал Родион Андреевич и замкнулся совсем, как его Николай Михайлович ни выспрашивал.
В станице Родион Андреевич задерживаться явно не хотел, все торопил своих спутников, так что ничего толком повидать и не успели. Припасов в дорогу запасли еще в Хабаровке, да с тем расчетом, чтобы хватило до самого озера Ханка, — конечной цели, к которой всей душой стремился Николай Михайлович.
После станицы заливные луга по левому берегу тоже сменились плавными рядами небольших сопок. Грести вверх по течению с учетом довольно быстрого течения реки было далеко не так просто, как сплавляться по Шилке. Потому Родион Андреевич и казаки-гребцы явно не возражали против того, чтобы Николай Михайлович и Коля шли берегом. Иногда в азарте погони или за сбором образца случалось им отстать, но всегда выходили они к призывному огоньку костра, который те, причалив, разжигали на берегу. Однако случалось и наоборот: не дождавшись лодки, запалить в сумерках костер и встречать горячим кирпичным чаем продрогших и уставших от борьбы с мелями и порогами пловцов.
— Природа здесь абсолютно нетронута! — восхищался Николай Михайлович, когда Коля, отдуваясь, следом за ним карабкался на очередную сопку. — Говаривают, ежели отойти на двадцать — тридцать верст от поймы, там уже не ступала нога русского человека. Эх, не будь со мной Родиона и не плати я столько казакам — ушел бы посмотреть на те нехоженые места. Одна надежда, что и на озере Ханка таких найдется немало!
Лес по обеим сторонам реки был для Коли, — да и для Пржевальского, — доселе невиданным. После темных хвойников по берегам Шилки характер растительности сменился пышным лиственным лесом, и издалека, с лодки, возникало настоящее ощущение какого-то тропического буйства. Вблизи лес еще более удивлял причудливым смешением северных и южных форм.
— Посмотри-ка, — удивлялся Николай Михайлович при очередной вылазке, замерев вдруг и закинув голову. — Где еще можно увидать ель, до макушки увитую виноградом? А грецкий орех вперемешку с лиственницей, а?
