лагерного начальства или потому, что им самим так захотелось. Жизнь с ворами была плохая, но она все-таки была. Там, где появлялись суки, жизнь кончалась.
Глядя на трясущиеся от страха губы Лёлека, Мазур вспомнил, как тот угрожал ему смертью, вспомнил и как он сам чуть не убил пахана, когда они вместе лежали в санчасти. Казалось бы, с той поры прошло совсем немного времени, но как все изменилось! В конце концов, Лёлек ведь не убил и даже пальцем не тронул Колю Васнецова после того, как Мазур за него вступился, хотя очень даже мог. Может быть, все-таки и в Лёлеке оставалось еще что-то человеческое. Во всяком случае, зло знакомое все-таки лучше зла нового, неизвестного. Да еще такого зла, о котором ходит самая дурная слава.
И Мазур принял решение.
– Ладно, – сказал он, – залезай под белье.
И кивнул на лавку, туда, где как раз лежала принесенная для прожарки одежда.
– Под белье? – дрогнул пахан. – Это же зашквар[29].
– Жить захочешь – полезешь.
Однако пахан все еще колебался и полез в кучу нижнего белья только после того, как Мазур клятвенно пообещал никому ничего не говорить. Мазур тем временем раскочегарил печки и стал набрасывать на прожарку зэковскую одежду. Вот только прожаривал ее он странно, время от времени поливая ее водой. В результате такой прожарки в дезкамере поднялась настолько сокрушительная вонь, что защипало глаза.
В дверь загрохотали.
– Не открывай, – зашипел Лёлек, – не открывай!
Но Мазур лишь головой покачал. Это был не выход, суки все равно бы выломали дверь и тогда уже грохнули бы их обоих.
Не спрашивая, кто стучит, он подошел к двери и приоткрыл ее. Фонарь, висевший на столбе, осветил в темноте пять самых разбойных и отвратительных рож. Из вошебойки, однако, пахнуло на них таким смрадом, что даже суки отшатнулись.
Мазур успел заметить, что один из незваных гостей – его знакомый вор, тот самый алямс-трафуля, который три дня назад заходил в дезкамеру и велел ему прийти к Лёлеку. Что это значит? Алямс успел переметнуться к сукам? А где остальные воры? Уже убиты или все-таки удалось им спрятаться в БУРе?
– Чего надо? – недружелюбно спросил Мазур. Он понимал, как он рискует: если суки найдут у него пахана, убьют обоих. Однако назад пути уже не было.
– Лёлек у тебя? – спросил алямс.
– Откуда ему тут быть? – очень натурально удивился Мазур.
– Свистишь, гнида! – злобно сказал незнакомый худой блатняк, стоявший за спиной алямса.
– Ну, зайди, проверь. – Мазур открыл дверь пошире, отошел в сторону.
Суки сунулись было внутрь, но снова отступили.
– Чего у тебя тут так смердит? – с неудовольствием осведомился еще один блатарь, с тяжелым, словно каменным подбородком.
– Одежду прожариваю, – коротко отвечал зэк. – Ну, что, будете смотреть?
Суки морщились, никому не хотелось идти в вонючий ад, который устроил Мазур в вошебойке.
– Иди проверь, – велел алямсу худой.
Тот кивнул, вошел внутрь, огляделся. От едкой вони и дыма резало глаза, разглядеть что-то было трудно.
– Да вроде тихо! – заявил он не совсем уверенно.
– Под сбруей посмотри! – крикнули ему с улицы.
Алямс-трафуля пошел сбрасывать бушлаты и штаны с лавок. В конце концов он добрался и до лавки с нижним бельем. Мазур, который наблюдал за происходящим с совершенно каменным лицом, затаил дыхание.
– Все, – крикнул алямс-трафуля, – пусто.
– А исподнее? – крикнул худой, заглядывая внутрь.
– Да не полезет он туда, это же зашквар, – отвечал алямс.
– Проверь-проверь, – не отставал худой.
– Сам проверь, – огрызнулся алямс. – Мне зашкварно.
– А ты пикой его пощупай. – И худой бросил ему что-то вроде длинного обоюдоострого кинжала или пики сантиметров тридцать длиной. – Потыкай, сразу увидишь.
Алямс поймал пику, подошел к скамейке с бельем. Мазур похолодел. Все, готово дело. Не выдержит Лёлек ударов пикой, подаст голос. А если даже и выдержит, алямс сразу почувствует человеческое тело.
Урка перехватил пику поудобнее и вонзил ее в кучу исподнего. Один раз, второй, третий, четвертый – ничего!
– Пусто, – крикнул он на улицу.
– Ладно, отваливаем, – после небольшой паузы велели ему суки из-за двери, и алямс-трафуля двинул на выход. Закрывая за собой дверь, он вдруг повернулся к Мазуру и явственно подмигнул ему:
– Бывай, Циркуль, еще увидимся!
Мазур только рот открыл – бывают же чудеса на свете! Алямс истыкал всю скамейку – но не попал в Лёлека.
– Ну, что встал – дверь-то запри! – из-под белья зашипел пахан.
Мазур запер дверь и помог пахану выбраться.
– Как этот ваш алямс исхитрился ни разу в тебя не попасть, – удивлялся он.
Лёлек только засмеялся. Дрель – надежный кент, еще и не такие чудеса вытворять может.
– Огонь загаси, устроил тут настоящую душегубку, – пробурчал Лёлек, щурясь. – Дохнуть невозможно.
Мазур потушил огонь, стоял, смотрел на Лёлека.
– И что теперь? – спросил он. – До конца срока будешь у меня в дезкамере прятаться?
Лёлек только ухмыльнулся в ответ.
– Послезавтра воровской этап прибудет – пятьдесят человек братвы. Мы этих сук ровным слоем по всей зоне размажем.
Глава девятая. Скользкий, как налим
Август 1956 года. Иркутск
Пассажирский поезд Владивосток – Москва медленно, как пароход к причалу, подходил к вокзалу Иркутска.
Проводники выходили из вагонов, откидывали подножки-лесенки, по которым путешествующая публика с шумом и гомоном спускалась на станционный перрон. Когда почти все желающие покинули поезд, из седьмого вагона выглянул запоздавший с выходом гражданин. Лицо его, когда-то, видимо, симпатичное и даже приятное, сейчас ничего не выражало. Оно было неприметным, каким-то почти стертым, только кожа была красноватой, обожженной, как если бы он много лет имел дело с открытым огнем.
Возраст неизвестного определить было трудно, ему вполне могло быть и сорок, и шестьдесят. Волосы у него были то ли серыми, то ли просто седыми, лоб изрезан продольными морщинами, что придавало лицу несколько озабоченное выражение, глаза, когда-то голубые, а ныне выцветшие, словно ситец, смотрели спокойно. За спиной у него висел солдатский вещмешок.
Человек зажал под мышкой крепкую трость со стальным набалдашником и начал спускаться на перрон. Правая нога у него не сгибалась, и он нес ее вытянутой немного вперед, как некое приспособление для перемещения. Опустившись наконец вниз и достигнув земли, он вытащил из-под мышки трость и довольно резво зашагал по платформе, ловко подтягивая больную ногу по окружности, отчего сделался похожим на движущийся по ватману циркуль.
Спустя несколько секунд из вагона выглянул еще один пассажир. Кривой нос, ледяные глаза, шрам на правой брови – лицо пассажира было грубым, одновременно подозрительным и высокомерным, какое бывает у лагерных конвоиров-вертухаев. Это, однако, был не простой вертухай, а работник следственного отдела прииска «Лучезарный» Петр Иннокентьевич Горовой. Дело свое он исполнял рьяно и многим зэкам попортил жизнь, навесив им дополнительные сроки за реальные и выдуманные прегрешения. Однако с приходом новых времен против него самого начали служебное расследование, и Петр Иннокентьевич вынужден был уволиться с прииска и искать счастья в других местах.
После смерти Сталина образцово выстроенное
