прямым ходом крушить монастырь. Но чуял Тарас, что договором тем, по крайней мере, выиграл время – сей дикий полковник перед своей же хоругвью соблюдёт приличия хоть недолго ради большего к нему же доверия, ради уважения к отваге и удали, кто бы её ни проявил.
Пролетели поле, лес, потом ещё одно поле, потом луга и снова лес, стягиваясь со сторон на узкие дороги. Так и вылетели к какому-то селению, откуда его жители не успели ноги унести, хотя кто-то из дозорных зажигал просмоленную паклю, сидя на высоких деревьях, а кто-то бежал к домам. Да куда там!
Иные из селян неслись теперь к лесу, а кто-то – к неширокой речке, за которой круто взлетал заросший деревьями склон.
Татары уже поигрывали луками – кидали стрелы, издали сбивая людей на землю. Татары-«лисовчики» ясырей не брали – отвыкли от обузы, пристрастившись к стремительным гонам полковника.
– Ти мені каплуна доглянь! Пожирніше! – крикнул Лисовский Тарасу. – З тебе когут мені![79]
Вонзились в обе улицы – аки волки в стадо овец. Вроде ещё ничего не успели сломить и поджечь, а уж раздались повсюду треск, визг. Уже разлетались прясла, валились столбы, и уже кой-где солома задымилась и занялась, будто с копыт коней дикой лавы во все стороны летели искры.
Подвернувшихся селян ни о чем не спрашивали, и даже баб через сёдла не перекидывали – секли саблями сразу. Тарасу рубить не было приказано, только найти петеля к полковничьей трапезе – и то слава богу!
Сторонясь подальше бойни, Тарас высматривал курятники и уже выехал на задворки, когда вдруг услышал заполошное кудахтанье и петушиный крик. Он соскочил с седла, кинул поводья на шею верной Серке и пошёл к большому сараю.
Ворота были чуть приоткрыты, Тарас вошёл бочком, решив не скрипеть и не пугать кур ещё больше – и едва успел увернуться от крестьянской рогатины. В сумраке, пронизанном нитями света, блеснули обезумевшие от страха и ярости глаза мужика.
– Так я ж не скажу никому, – тихо и мирно обещал Тарас и снова увернулся от смертельного тычка. – Мне только каплун нужен. Дай і піду.
Однако мужик страшно дышал и все тыкал в Тараса рогатиной. А тот и сабли не вынимал, только отскакивал, держа её в ножнах да обеими руками, чтобы при случае отбить рогатину, но пока и ног своих хватало.
Вдруг Тарасу почудился никак не крик петушиный, а хныканье дитяти. Тарас удивился и повернул голову в ту сторону, откуда оно донеслось. В тот же миг мужик, на свою беду, взревел, – не взревел бы, может, и обошлось бы… Он бросил рогатину и кинулся на Тараса смять его ручищами. Отскочить от тех ручищ было проще, чем от рогатины. Но как раз в легком скачке Тарас попал пяткой в соломе на какую-то круглую деревяшку, она крутанулась под ногой – и Тарас повалился на спину.
Мужик кинулся на него сверху, примерившись ручищами прямо к его голове. Тарас успел вывернуться из-под медвежьей туши, ударил мужика по уху саблей плашмя и вскочил. Мужик собирался в рост куда тяжелее. Солома целыми пуками застряла у него в бороде.
Теперь Тарас оказался спиною к приоткрытым воротам сарая. Сначала перед ним сверкнули белки поднявшегося мужика. Вдруг свет позади пропал, ворота скрипнули. Мужик замер, разинув рот, нагнулся за рогатиной, но разогнуться уже не успел – в бугристую его спину глубоко вошла козачья пика. Он сотрясся всем телом, застонал, расползся по соломе и стал беспомощно грести руками свою спину, пытаясь достать до жала.
Козак Богдан слыхал рёв мужика и въехал на коне прямо в сарай. Качнувшись с седла, он выдернул пику и глянул искоса на Тараса, заметил в его руках не вынутую из ножен саблю.
– Полковник доглянути за тобою велів. Що за метушня?[80]
– Каплуна доглядаю, – порастерянно отвечал Тарас.
– Цей застарий буде, – с усмешкой кивнул Богдан в сторону умиравшего мужика. – Жорсткий на зуб. Знайди який молодше[81].
Тут снова послышался писк человеческий. Тарас невольно затаил дыхание.
Богдан двинул коня на писк.
– А тут що за курча?[82]
Он неясно прицелился, ткнул пикой в большую купу сена и вытянул на острие что-то крупное, даже не закричавшее, а только судорожно трясшее ручками и ножками.
Тараса всего с макушки до пят пронзили раскаленные иглы.
– Навіщо?![83]
Но запорожец его не слушал, а, развернувшись, уже выезжал из сарая, держа на пике пронзенного насквозь младенца.
– Глiб, лови! – донесся уже снаружи его весёлый голос.
И тут из той же купы сена вылетела обезумевшая мать и со страшным криком, рвавшем слух и душу, кинулась за губителем. Вихрем она пронеслась мимо оцепеневшего Тараса. Тот ещё слышал её крики за стенами, но они вдруг оборвались.
Хорошо, что он не стал свидетелем последней козачьей забавы. Он только и запомнил в оцепенении: въехал-то в сарай козак, а выехал чёрной головнёй из сарая бес, выжегший Богдана изнутри до самого жупана.
Наружу Богдан кинул с пики младенца, чтобы того поймал на пику дружок его Глеб. Тот ловок был. Потерявшая рассудок мать кинулась уже ко Глебу, а тот, держа вверх отяжелевшую пику, сабельку другой рукой выхватил и с косой оттяжкой стеганул ею женщину по лицу и высокой полной груди.
Когда Тарас выходил на деревянных ногах из сарая, он видел уже только мертвецов, а маленькое тельце нюхали, поджав хвосты и прижав уши, две худые собаки. Они обреченно глянули на Тараса.
Тарас не помнил себя, пока шёл с петухом, придушенным и прижатым к груди. Серка плелась сзади.
Да чудилось ему даже, что вовсе не он куда-то бредёт. Он, никогда и братнего чего в руки без спросу не бравший, теперь словно разделился сам в себе – и вместо него шёл, держа в охапку чужого петуха, какой-то каменный самозванец, Лжетарас, а сам он, настоящий Тарас, словно обратился в тень того самозванца, кою тот теперь волочил за собой по пыли ногами…
Бежать ли теперь? А вдруг дикий полковник разом обозлится обману, договора нарушению, и полетит на Троицу с единой целью – найти и обесчестить девицу, коя уже стоила ему немалых потерь…
«Лисовчики» уже раскинули пир у неширокой речки. Уже нарублена была всякая животина, и ещё подводили на убой новую. Впрочем, подседельное вяленое мясо тоже было извлечено, по большей части татарами. Пылали костры, чистились новые вертела.
Лисовский глянул на Тараса. Потряс усом:
– А блідий чого? Що, смерть побачив там, де не шукав?[84]
– Бачив… – невольным
