он битком набит интересными историями и наблюдениями, но разработать эту золотоносную жилу мне как следует не удалось: Белоусов был тем трудным для корреспондента собеседником, который говорит только тогда, когда ему хочется говорить, а наводящий вопрос воспринимает так, словно он произнесен на языке древнего народа майя.
Юрий Александрович Парамонов — человек другого склада. Он моложе Белоусова, не обладает столь богатым полярным опытом, но к людским недостаткам относится куда менее терпимо. Особенно в пургу, когда доктору то и дело отдают визиты вежливости, чтобы спросить о самочувствии и бросить туманный взгляд в сторону торчащего из-под нар ящика с коньяком. За вопрос доктор благодарит, а взгляд игнорирует. Если же визитер начинает разводить дипломатию, доктор прямо спрашивает:
— Тебе нужен коньяк?
— Да, — признается визитер. — Хотя бы одну-у бутылочку!
— А хватит одной? — сомневается доктор, доставая бутылку.
— Хватит, спасибо, Юра! — не веря своему счастью, восклицает визитер.
— Удружил, на прощанье с ребятами хочется чокнуться.
— На, бери, — великодушно говорит доктор, и вдруг его рука с бутылкой повисает в воздухе. — Разрешение начальника станции у тебя, конечно, есть?
— Какое разрешение? — визитер меняется в лице. Бутылка возвращается на место. Разговор окончен. Если на мировоззрение Бориса Георгиевича наложило отпечаток общение со вселенной, то жизненная философия Юрия Александровича базируется на тонком понимании человеческих слабостей. Не говоря уже о том, что почти каждый человек — носитель еще не вырезанного аппендикса, и поэтому доктор в перспективе видит этого почти каждого на своем операционном столе. Правда, на "СП-12" Парамонову повезло, но год на год не приходится: Леонид Баргман, коллега со станции "СП-13", за период дрейфа вырезал три аппендикса. А о такой операции в условиях льдины любой хирург мечтает не больше, чем летчик о грозе или моряк — о двенадцатибалльном шторме.
За окном, полностью закрытом сугробом, свистело, рвало и гудело.
— Неотвратимо надвигается время завтрака, — заметил Белоусов, — но я подозреваю, что в постель нам его не подадут. И в то же время дьявольски не хочется вставать — противоречие, которое я своими силами разрешить не в состоянии.
— Хоть бы услышать от кого-нибудь доброе, ласковое слово, — пожаловался Парамонов, нежась в мешке.
Тут распахнулась дверь, и в комнату из тамбура заглянул дежурный по лагерю Анатолий Александров.
— С добрым утром! — приветствовал он. — Заходить не стану, я весь в снегу. Не имеете желания помочь Кизино выбраться на волю?
С негой и сомнениями было сразу покончено, мы быстро оделись и вышли на свежий воздух. Пурга за ночь потрудилась на славу: некоторые домики совсем скрылись под снегом, исчезли протоптанные дорожки; на месте бывших ям возвышались сугробы, и повсюду были разбросаны снежные ловушки, в которые проваливаешься чуть ли не до пояса. Спустя несколько минут мы дошли до сугроба, в котором должен находиться домик метеоролога. Пурга слепила глаза, лезла за шиворот и гнала прочь. Ну и работенка — удовольствие не из тех, что достаются в раю за безгрешное земное существование. Словно тысяча чертей мешает каждому взмаху лопаты! Даже у Анатолия Васильева с его медвежьей хваткой не хватало дыхания, и он то и дело втыкал в снег лопату, чтобы хлебнуть побольше воздуха.
— Копайте, копайте, — подгонял Парамонов, — внизу сидит голодный Кизино!
Более насыщенной упражнениями утренней зарядки я еще никогда не делал. От избытка усердия я даже чуть не перерубил лопатой кабель, вмерзший в снег у самой стены домика. Васильев работал как экскаватор, Белоусов и доктор от него не отставали, и через полчаса Кизино вышел на свободу — событие, которое обошлось камбузу в десяток бифштексов и в полуведерный чайник кофе.
БЕСЕДА ЗА МЕШКОМ С КАРТОШКОЙ
С утра я заступил на круглосуточную вахту — начальник станции назначил меня дежурным по лагерю. Новая метла чисто метет, и начал я с того, что вывесил "Правила поведения в кают-компании". Среди отдельных товарищей правила вызвали настоящий переполох — не потому, что в кают-компанию отныне следовало приходить в смокинге, а потому, что засорение родного языка преследовалось свирепыми, воистину драконовскими мерами: от одного до пяти ведер воды для камбуза — в зависимости от тяжести преступления. Завтрак прошел в необычной тишине. Вряд ли участники дипломатических переговоров подбирали выражения с такой тщательностью: вскользь брошенное слово могло слишком дорого обойтись. — Какая жалость, что Имярек уже улетел на материк, — сокрушались товарищи, — он один обеспечил бы камбуз водой на целый год вперед!
Кое-кто, впрочем, пострадал и в этот день: под овации друзей нарушитель вскакивал из-за стола, хватал ведра и с непрожеванным бифштексом во рту мчался в баню за водой.
Обязанности дежурного чрезвычайно обширны: от черной работы на камбузе и уборки помещения до ночного обхода лагеря. Только успевай! Но, пожалуй, наименьший энтузиазм вызвал у меня мешок картошки, которую надлежало очистить, вымыть и притащить в камбуз. Чего только не придумывают люди для заполнения своего досуга! Одни прогуливают собак, другие остервенело буравят во льду лунки ржавым коловоротом, третьи — это обычно физики, только что на глазах кинозрителя открывшие нечто совершенно гениальное, — изводят соседей жутким пиликаньем на скрипке. Но видел ли кто-нибудь из вас чудаков, которые для собственного удовольствия садились бы чистить картошку?
Пожалуйста, на льдине таких хоть отбавляй. Кают-компания — это постоянно действующий клуб станции; есть у человека незанятых полчаса — обязательно зайдет, людей посмотреть и себя показать. Поэтому вместе с дежурным всегда чистят картошку два-три приятеля, а иной раз желающих набирается столько, что дежурный позволяет себе кое-кому отказать.
— Что я — рыжий? — обижается желающий.
— Много вас таких, — ворчит дежурный. — а мешок один. Самим не хватает.
— Погоди, — грозится отвергнутый, — придешь послезавтра.
Мне помогали расправляться с мешком садист Яша Баранов и Володя Гвоздков, инженер-локаторщик. Мы сидели и беседовали о разных разностях, время от времени прерываясь для того, чтобы лишний раз обругать картошку. Она была прескверная, грязная и порубленная, вроде той из овощных ларьков, которой домашние хозяйки предпочитают более дорогую рыночную. "Фифти-фифти", как говорят англичане: половина картошки шла в очистки. Мне удалось выяснить, что угощает зимовщиков этим деликатесом магазин, находящийся в Ленинградском морском порту. Честь и хвала вашей предприимчивости, труженики торговли, сбывающие залежалый товар со стопроцентной гарантией полной безнаказанности! Пусть звуки фанфар, которые раздаются в честь перевыполнения плана реализации, заглушат слабые угрызения вашей совести!
— Картошка — бог с ней, — проговорил Володя. — Не хватит — каши наварим или макарон. А чем заменить вот этот хлам?
В тамбуре между камбузом и кают-компанией высится пирамида металлических коробок, проходя мимо которых трудно удержаться от тех самых слов,
