душ, включая Зиновия. Никита Роткин и Семён Завьялов предложили, чтобы Окулов взял их с собой, чему он был рад.
Завьюченные тюками с продовольствием, различным инвентарём и необходимыми материалами, олени и лошади шли смиренно. Взваленный на них груз был как бы их неотъемлемой и обязательной ношей, а посему и ступали степенно и с повиновением. Будто осознавали: в дальней дороге люди будут вынуждены делать привалы, а значит, наступит и им отдых, конец пути и вовсе освободит их от тяжести и смогут спокойно пастись, жируя на травах, молодой ветвистой растительности и мху, лизать солонцы и снег, пить воду с ключей.
Впереди отрядов на олене ехал Арсений Комякин. Староста не раз проделывал путь, что предстояло преодолеть олёкминским всадникам. Сидя на животном со своим небольшим вьюком, он покачивался в такт движениям и то ли напевал, то ли бормотал себе что-то под нос, его настроение трудно было понять, определить, да и спутники не обращали на него внимания, каждый думал свои думы.
В посёлке, прежде чем тронуться с места, Комякин, заметив, как неумело некоторые забирались на оленей, сделал замечание и предостерёг:
— Кто ж на оленя садится как на лошадь, не на спину влезай, так и позвонки ему сломаете, загубите рогатого, на лопатки влезайте, оттого и легче ему нести вас станет.
Люди прислушивались, надо же, деталь на первый взгляд малозначимая, а существенная.
— А кто великоват и тяжельше из вас весом, так таким лучше на лошадях ехать, эта животина любой груз выдюжит, конь вона во сколь раз крупнее оленя будет, — поучал староста.
Его замечания незамедлительно и безоговорочно были приняты во внимание и послужили перераспределению груза.
Севастьян ехал и размышлял. Его волновало, как бы добраться до места до первого снега, успеть поставить юрты, обустроиться и до наступления осенних заморозков заготовить лес для избушек, главное — требуется много мха для укладки меж венцов брёвен, осуществить часть задела для перекрытий строений, дверных и оконных для них проёмов. О кормах для животных беспокойств не было — долина Хомолхо малоснежная, подножный корм: мох, ягодный кустарник, трава, а её росло повсеместно и впрок, можно сказать на виду, не составляет труда животным добывать самим.
Мысли переключились на Екатерину, и он улыбнулся.
«Как же велики её чувства ко мне. Правильно поступил, коли сам сосватал девушку, надо же, смелости набрался и выложил родителям, и, слава Богу, не отказали, а даже возрадовались. Их благословение и нам в радость с Катериной, на следующий год, как и оговорено, свадьбу сыграем, и будет на что справить. Будет, непременно будет!..»
Всплыли последние часы, прежде чем расстаться с Екатериной. Катя пришла к нему в дом загодя, чтобы Севастьян показал своё нехитрое хозяйство, передал ключи от замка, которым закрывает дом. Катя глядела на заканчивающиеся сборы, а сердце щемило, не хотелось расставаться, но сдерживалась, не показывала грусть.
— Ну, вроде всё уложил, осталось погрузить на оленя, и прощай, Олёкминск.
— Не говори прощай, слово-то какое нехорошее, ты же не навсегда покидаешь посёлок, и здесь остаются те, которые о тебе переживают, — промолвила Екатерина и взглянула на Севастьяна. Севастьян в её глазах словно прочёл: преданность, нежность, любовь и грусть, отчего на душе стало легко и тепло.
— Ты у меня, Катерина, самый лучший и надёжный друг. От одной мысли, что ты у меня есть и станешь моею на всю жизнь, просто крылья вырастают. Не представляешь себе, как это мне поможет одолеть всё, что задумано. — Севастьян приблизился к девушке и обеими руками взял за плечи, она же смущалась и краснела, но не отпрянула, а покорно и доверчиво смотрела ему в глаза и улыбалась от счастья. Но тут Севастьян вроде как встрепенулся, воскликнув: — Погоди, сейчас я передам тебе то, что положило начало большому делу, это необыкновенная вещь!
Севастьян открыл крышку погреба, извлёк из него свёрток. Развернул, и Екатерина увидела жёлтый с тусклым блеском металл, догадаться было нетрудно, это было золото, и глаза девушки преобразились в удивление.
— Откуда это у тебя?
— Долго рассказывать, одно скажу — с тех мест, куда и держим путь, на Хомолхо. Об этом знают лишь те, кто нас с Окуловым назначил доверенными лицами, наши товарищи и один тунгус, по обстоятельствам ставший мне другом. Теперь знаешь и ты. Держи. — Севастьян передал золото в руки девушки.
Екатерина взяла в руки ценность и с волнением произнесла:
— Какой же он малый, но тяжёлый. Впервые держу в руках золото, это ж надо, какое оно на вид вроде и невзрачное, а дорогостоящее.
— Это на первый взгляд обманчиво. Купец Трубников мне рассказывал: из такого природного золота такие драгоценные изделия и украшения делают, стоимость на них дюже сказочная, потому и в цене большой, что на Руси, что за границами. Самородок оставить в своём доме не могу, от греха подальше, а возьми его и спрячь у себя, можешь показать родителям, но с условием: никому ни слова, никому, так душа покойней будет. Чтобы слухи по селу не гуляли, так я Окулову, Сохину и Сушкову сочинил: самородок передал купцу и советнику пред их убытием. Товарищи-то, может, молчали бы, да побоялся языков жён ихних — проговорятся, и пойдёт молва, что самородок в моём доме имеется. А это ни к чему и нежелательно.
— Но…
— Никаких «но», это мой тебе предсвадебный подарок, храни его и помни обо мне.
— Да я и без этого самородка о тебе помнить буду, что ж он стоит супротив нас с тобой.
— Милую на слух речь сказываешь, Катерина, прямо душу обогрела словами своими, но эта вещица наш с тобой вроде талисман удачи, береги его. — Севастьян завернул самородок золота в тряпицу и вновь передал свёрток в руки девушке.
— Этот самородок помог найти один тунгус и передал его мне. Он показал место на речке, на коей мы ноне и побывали. Имя его Хоньикан, а свела меня с ним судьба, вернее, случай, чуть было не лишивший меня жизни, а он спас меня на грани гибели. Минута, другая, и не стоял бы пред тобою сейчас Севастьян.
— Когда это произошло? — Екатерина тревожно окинула Севастьяна взглядом.
— Долго рассказывать, а мне пора трогаться в путь. Впереди у нас целая жизнь, так что как-нибудь и поведаю, и не только про это, но и как на свадьбе Хоньикана побывал, каковы у кочевых народов традиции. — Севастьян замолчал и ещё более приблизился к Екатерине.
Так стояли они друг против друга несколько минут, ощущая свои жаркие дыхания, наверное, слышали и биение сердец. Севастьян хотел было обнять девушку, прижать, а может,
