Те же самые мысли отразились в заявлении философа и математика Бертрана Рассела более трех столетий спустя: “Философию следует изучать не ради каких-либо конкретных ответов на ее вопросы… а скорее ради самих вопросов, потому что эти вопросы расширяют наши представления о возможном, обогащают интеллектуальное воображение и ослабляют догматическую убежденность, закрывающую ум для размышления”[152].
Возвратившаяся болезнь, поглощенность литературными интересами и ряд следовавших друг за другом событий задержали ответ Галилея до октября 1622 г., когда он, наконец, отправил рукопись Чезарини. В литературном отношении Галилей вернулся к пронесенному через всю жизнь, почти одержимому увлечению сравнением поэтов Ариосто и Тассо. Важные исторические события включали смерти папы Павла V, кардинала Роберто Беллармино и, что еще сильнее сказалось на Галилее, его главного мецената, великого герцога Козимо II, все случившиеся с 1621 г. Поскольку сыну Козимо Фердинандо было всего десять лет на момент смерти отца, великая герцогиня Кристина и ее невестка Мария Магдалина Австрийская, обе крайне религиозные, были назначены регентшами герцогства.
Рукопись Галилея получила название “Пробирных дел мастер”, что отсылало к чрезвычайно точной шкале, используемой ювелирами, и презрительно контрастировало с “Весами” Грасси, предполагавшими более грубый инструмент для взвешивания. Едва получив рукопись, Чезарини разослал ее копии на комментирование Чамполи, Чези и еще нескольким друзьям. Он также уведомил Галилея, что иезуитские математики, прослышавшие о прибытии текста, “возжаждали и встревожились и даже осмелились просить его у меня, однако я отказал им, поскольку они смогли бы более эффективно препятствовать его публикации”.
Несмотря на эти уверения, Чезарини не удержался от искушения прочесть фрагменты “Пробирных дел мастера” нескольким своим знакомым. Так или иначе иезуиты тоже узнали об этих пассажах – в Риме XVII в. они были аналогом Большого Брата – и, по словам Чезарини, “всё постигли”. По-прежнему существовала мучительная проблема получения разрешения печатать брошюру. В то время было обычной практикой получать у церковных властей “санкцию на печать”, или имприматур, на любую рукопись, предназначенную к публикации. Чезарини удалось устроить, чтобы книгу изучил доминиканец Никколо Риккарди, генуэзский сторонник Галилея. Риккарди не подвел. Он выразил бурное восхищение книгой: “Благодаря тонким и обоснованным размышлениям автора, в дни которого я полагаю себя счастливым родиться, когда золото истины взвешивается уже не посредством безмена [вид весов] и приблизительно, а столь тонким пробирщиком”[153]. Это было не обычное разрешение, которого ждала бюрократия инквизиции. Оно звучало, скорее, как сегодняшние хвалебные отзывы на обложках книжных новинок. Чезарини был счастлив его получить. Он быстро вставил в текст правки, подсказанные примерно полудюжиной членов Академии деи Линчеи, и поспешил отправить работу в печать.
Однако неожиданные внешние обстоятельства задержали публикацию. Восьмого июля 1623 г. папа Григорий XV умер после всего лишь двух лет понтификата. Затем, после утомительных переговоров кардиналов, 6 августа кардинал Маффео Барберини был избран папой Урбаном VIII. После долгих лет власти непросвещенного (хотя и поразительно недогматичного в доктринальных вопросах) Павла V избрание понтификом относительно молодого, блестящего, предположительно широко мыслящего утонченного интеллектуала было с надеждой встречено Галилеем, его друзьями да и всеми прогрессивными католиками. Будучи кардиналом, Барберини выражал огромное восхищение Галилеем, вплоть до того, что послал ему оду “Пагубная лесть”, в которой выразил свое восхищение его астрономическими открытиями[154]. Барберини также, очевидно, способствовал тому, что коперниканство не было объявлено совершенной ересью в 1616 г. Пожалуй, что самое важное, незадолго до избрания Барберини римским папой Галилей поздравил его по случаю окончания учебы его племянником Франческо Барберини. В своем ответе Барберини писал: “Заверяю вас, что вы найдете во мне полнейшую готовность служить вам из уважения к вашим многочисленным заслугам и из почтения, которое я к вам питаю”[155].
С учетом этих выраженных чувств и того факта, что папа Урбан VIII назначил друзей Галилея Чезарини, Чамполи и Стеллути камергером, секретарем папских бреве и личным камерарием соответственно, не приходится удивляться, что Академия деи Линчеи посвятила “Пробирных дел мастера” папе римскому. В октябре 1623 г. книга была наконец готова. К сожалению, в ней осталось много опечаток, зато имелось прекрасное посвящение, написанное лично Чезарини и подписанное всеми членами Линчейской академии. Посвящение, в частности, гласило: “Сей труд мы посвящаем и преподносим Вашему Святейшеству как одному из тех, кто наполнил свою душу истинными украшениями и блеском и устремил свои возвышенные помыслы к великим свершениям… А пока мы смиренно припадаем к Вашим стопам и молим по-прежнему осенять благодатными лучами наши ученые изыскания и согревать нас живительным теплом Вашего благотворного покровительства”[156].
Чези, основатель Линчейской академии, преподнес великолепно оформленный том папе 27 октября. (На илл. 8.1 представлен титульный лист.) Экземпляры книги также были розданы кардиналам. Это ознаменовало официальное одобрение “Пробирных дел мастера” – книги, за литературный талант и интеллектуальный пыл названной одним из биографов Галилея XX в. “изумительным шедевром полемической литературы”[157]. Грасси, разумеется, держался совершенно иного мнения.
Глава 9
Пробирных дел мастер
Хотя формально “Пробирных дел мастер” был написан в ответ на “Весы” Орацио Грасси (Сарси), тема комет стала периферийной в полемическом шедевре Галилея, послужив своего рода предлогом для изложения своих мыслей о разных аспектах науки и платформой для атаки на систему Тихо Браге.
С самого начала Галилей представляет две принципиальные позиции: первая – отвращение к слепому следованию авторитету, вторая – его философия природы космоса. Следующий фрагмент стал одним из самых запоминающихся манифестов Галилея.
Сдается мне, что я распознал у Сарси твердое убеждение в том, будто при философствовании необычайно важно опираться на мнение какого-нибудь знаменитого автора, словно наш разум непременно должен быть обручен с чьими-то рассуждениями, ибо в противном случае он пуст и бесплоден. Он [Сарси], по-видимому, полагает, что философия – книга чьих-то вымыслов, такая же, как “Илиада” или “Неистовый Роланд”, книги, для которых менее всего значит, истинно ли то, что в них написано. В действительности же, синьор Сарси, все обстоит не так. Философия написана в величественной книге (я имею в виду Вселенную), которая постоянно открыта нашему взору, но понять ее может лишь тот, кто сначала научится постигать ее язык и толковать знаки, которыми она написана. Написана же она на языке математики, и знаки ее – треугольники, круги и другие геометрические фигуры, без которых человек не смог бы понять в ней ни единого слова; без них он был бы обречен блуждать в потемках по лабиринту[158].
