Я осталась в сером свитере с небольшим круглым вырезом и простых джинсах. Рябой стоял, прислонившись к столу и сантиметр за сантиметром разглядывал мое тело, а мне казалось, что меня медленно окунают в дерьмо. Дрожь омерзения прошла от макушки до пят.
— Видишь, Рябой, ладненькая вся. Ну что скажешь?
— Ну на весь долг не покатит, треть скостить могу, — сказал он задумчиво.
— Послушайте, — нервы не выдержали. — Хотите денег, я…я дам, сколько нужно!
Рябой ухмыльнулся, разглядывая меня, еще раз прошелся глазами по моему телу, очевидно, оценивая шмотки, которые были на мне.
— Прям, сколь нужно?
Я решительно кивнула. Я готова была на все, лишь бы выбраться. Увидев просвет со дна своего колодца, я не готова была его отпускать.
— Да, сколько нужно!
Рябой подошел ко мне, обхватил грудь, плотоядно ухмыльнулся.
— Хороший размерчик, троечка?
Я молчала, не понимая, к чему он клонит. Больно сжал грудь.
— Я спрашиваю — ты отвечаешь. Если есть желание молчать — я могу отрезать тебе язык и удовлетворить его.
Меня передернуло от страха и омерзения, я поспешно ответила:
— Да, тройка.
— Мой любимый, — сказал Рябой, отходя на шаг назад.
— Как зовут?
— Полина, — сказала тихо, смотря куда-то в сторону.
— И имя хорошее.
Подошел к столу, достал пачку «Парламента», прикурил, повернулся, выдохнул дым.
— Вы, двое, за дверью пока подождите.
И худой с мужичком беспрекословно вышли.
— Так вот, Полина, скажу честно — я знаю сколько ты можешь принести или за сколько я могу тебя продать.
— Продать меня? — в каком-то оцепенении эхом повторила я.
Он усмехнулся, бросил недокуренную сигарету и носком ботинка затушил.
— Но я бизнесмен, прежде всего, а потому предлагаю тебе право первой сделки.
— С-сколько? — пытаясь совладать с собой, спросила я.
— Ну давай посмотрим, что мы имеем: две троечки, фигурку, рот вполне рабочий, добавим прекрасное имя. Как думаешь? Во сколько мы можем тебя оценить?
— Не знаю.
— Ну, у нас же переговоры. Предложи свою цену, — откровенно издевался он, предлагая сыграть в его игру без права отказаться.
— Двести? — тихо предположила я.
— Двести чего?
— Двести тысяч.
— О, да ты девочка-сюрприз. Ну кто ж отказывается от таких щедрых подарков? Двести тысяч, так двести тысяч. В долларах или в рублях отдавать будешь?
— Как скажете.
— Так, это ты мне скажи. Двести штук зеленых в чем удобнее тебе тащить? — издевательски допытывался с неизменной, мерзкой ухмылочкой Рябой.
— С-сколько? — я все больше становилась похожа на заику.
Мужчина схватил за подбородок, нажал пальцем на разбитую губу. От боли я дернулась. Чуть закончившая кровоточить рана вновь открылась, и я снова ощутила во рту гадкий привкус крови. Его глаза вонзились в мое лицо, как два лезвия, продирая до костей, ухмылка сошла с его лица.
— А теперь серьезно. Мы же оба знаем, что таких денег у тебя нет. Я тебя отпущу — ты побежишь в полицию, нажалуешься, с надеждой, что они придут на помощь, — наклонился к уху и закончил, — а они не придут. И никто не придет. Зато явлюсь я и плохо станет всей твоей семье, включая кошку.
— У меня есть, есть такие деньги, — в отчаянии прошептала я.
Он покачал головой.
— А вот обманывать нехорошо, за это обычно наказывают.
— Я не обманываю! Честно! У меня любовник богатый, он заплатит! — уже смелее.
— Ух ты, а что ж богатый любовник не раскошелился на шмотки своей подстилке? Хреновая соска?
— Я…я могу позвонить ему. Он даст денег! Клянусь! Глеб, Орлов Глеб. Он управляющий.
Рябой резко поменялся в лице и глухо спросил:
— Управляющий чего?
— Рынка. Этого рынка.
Воцарилась тишина, нарушаемая только моим сердцебиением. Мне кажется, я даже перестала дышать. Будто решалась моя судьба в данный момент. Рябой неотрывно смотрел на меня, взгляд поменялся, но, что теперь в нем — я понять не могла.
— Гоблин, — обратился, не сводя с меня взгляд, к мужчине, который все это время молча сидел в кресле. — Этих двоих сюда. Живо!
Гоблин встал, открыл дверь, но в комнату вошли совсем другие люди.
***
Вопреки всему Орлов не получал наслаждение от издевательства над Полиной. Его тошнило от самого себя. Он пытался абстрагироваться от этого давящего чувства — получалось крайне хреново. «Пусть скажет спасибо, что не разобрался с ней более кардинальным способом!» — так утешал себя Глеб. Он видел входящие от неё и готов был сломать себе пальцы, лишь бы не брать трубку. Кто бы знал, чего ему это стоило! А когда слил один из ее звонков, почувствовал себя самым конченным мудаком. Он скучал по ней, очень скучал, до ломоты в теле, до сумасшествия. Каждый день воспоминания душили его, каждый день чувство вины грызло, каждый день он медленно сдыхал без неё. Вышел тогда из квартиры Ани и понял, если сейчас что-то не предпримет — вернется и просто придушит Полю. Набрал Фролова и отдал четкие указания: к Потаповой приставить человека, лишить любой работы, которая будет у нее маячить на горизонте до следующих распоряжений. Чуть подвыдохнул, но не настолько, чтобы его собственное "Я" было удовлетворено. Внутри оставалось жуткое по своей силе желание что-нибудь или кого-нибудь расхерачить. Приехал домой, прошел на кухню, достал стакан, налил воды и со всей дури швырнул куда-то в пространство — вспомнил как на этой самой кухне, из этого самого стакана она пила молоко, стоя в его рубашке на голое тело, а потом они…
Пытаясь себя успокоить, быстро переоделся, прошел в спортзал, надел боксерские перчатки и принялся нещадно дубасить грушу. Сколько времени прошло — он не знал, но это помогло снять напряжение.
Чего он хотел добиться от Поли таким шагом — не задумывался. Знал только одно: она должна ответить. Возможно, позже он пересмотрит свое решение, когда готов будет общаться и позволит ей приползти к нему. Но, что будет делать дальше с ней не загадывал. Хотя ему это было не свойственно, Глеб всегда все просчитывал на несколько шагов вперед. Но с ней все не по правилам. Вот и сейчас…
