Окити, машинально перекладывая подушки в комнате из одного угла в другой. Она приняла решение: на следующий день отправится в Мисиму, там в одном из увеселительных заведений есть место профессиональной гейши. Уедет тихо, ничего не скажет Цурумацу. А поделиться с любимым своими планами — он сделает все возможное, чтобы удержать ее. Не выдержит она больше таких разрывающих сердце сцен, со слезами и мольбами…
Твердо решившись на побег, Окити собралась с силами и к возвращению Цурумацу успела успокоиться. «Он не должен ничего заподозрить! — убеждала себя Окити. — Боже, прошу тебя, сделай так, чтобы он ничего не заметил! Иначе станет переубеждать меня, и тогда я погибла».
В тот вечер Цурумацу вернулся домой возбужденный, глаза его сияли. Наконец-то впервые за несколько месяцев он получил хороший, большой заказ на изготовление разнообразной мебели.
— Я встретил друга детства! — гордо объявил Цурумацу. — В следующем месяце он женится и хочет, чтобы вся мебель у него в доме была новая и изготовлена только мной!
Тут он неожиданно погрустнел, и Окити поняла, что он думает о свадьбе, — а у него самого-то свадьбы нет… Опасаясь неопределенности в будущем, он за последнее время еще несколько раз поднимал вопрос о женитьбе, но Окити всякий раз отвечала ему отказом, при этом отчаянно мотая головой.
— Нет, ни о какой свадьбе и речи быть не может! — упрямо твердила она. — Во всяком случае, не сейчас, когда мы переживаем очередной кризис.
Испугавшись, не зашел ли слишком далеко, Цурумацу прекратил напоминать Окити о браке. Но она понимала — все равно продолжает мечтать о свадьбе и часто представляет ее себе. Теперь она даже порадовалась, что официально их отношения не оформлены, так расставание пройдет для обоих менее болезненно; по крайней мере так считала Окити. И еще ей подумалось — в горле встал болезненный ком, — что после ее ухода Цурумацу проще жениться и найти в конце концов свое счастье с другой женщиной.
Бедный Цурумацу! Как же получилось, что этот талантливый мастер так несказанно обрадовался одному-единственному заказу — от друга детства? Его ведь со всех сторон буквально осаждали просьбами изготовить мебель, так что он не успевал справляться со всеми заказами, а кое-кому, бывало, приходилось и отказывать. Не желала Окити видеть, как он постепенно теряет и уважение к самому себе, и чувство собственного достоинства. Уже не сомневалась она, что поступает мудро, любя его, и на следующий же день решила ехать в Мисиму.
В эту последнюю ночь, которую провели они вместе, Окити прижималась к нему плотнее и дольше, чем обычно, проводя пальцами по его лицу, чтобы запомнить это ощущение на все последующие годы одиночества. Цурумацу, не подозревая, отчего это происходит, был просто счастлив и благодарен любимой; тогда ему казалось, что все у него наконец налаживается и в ближайшем будущем их ждет спокойная, счастливая жизнь. Он заснул крепким, счастливым сном, а Окити еще долго бодрствовала. Она вглядывалась в его лицо, освещенное бледным лунным светом, пробивающимся к ним в комнату; ей хотелось вырезать в памяти, как из камня, его образ и потом всегда носить его в сердце.
На следующий день Цурумацу отправился за материалами для нового заказа, а Окити долго стояла в дверях и наблюдала за его удаляющейся фигурой. Больше она не увидит его никогда… Но в то утро порадовалась, что он покинул дом в хорошем настроении и в походке его появилась былая пружинистость и легкость. Никогда не забудет этого момента, будет помнить до последней минуты, как жизнерадостный и бодрый Цурумацу исчезает вдали, полный уверенности — верная подруга ждет его возвращения домой…
Однако ей нужно торопиться, чтобы уйти прежде, чем Цурумацу вернется. Как только он скрылся из виду, Окити тут же собрала в узел самые необходимые и ценные вещи и отнесла их в экипаж, который наняла заранее для поездки в Мисиму. Некоторое время она стояла перед домом, стараясь как можно точнее запечатлеть его в памяти — тот самый дом, который делила с Цурумацу, — запомнить каждую мелочь… Вот тут порвалась удивительно тонкая бумажная ширма: это случилось в тот вечер, когда Окити демонстрировала Цурумацу знаменитый танец гейш. Вот маленький столик у очага, где всегда кипел чайник, а они долгими зимними вечерами неспешно ужинали и строили планы на будущее — планы, претворить которые в жизнь им не суждено…
Как-то вечером они даже завели разговор о детях и об именах, которые дадут своим будущим малышам. Долгое время крестьянам и рыбакам, простым людям, таким же, как они сами, не разрешалось передавать детям свои фамилии — это оставалось привилегией феодалов, самураев и высшей знати. Потом все изменилось, и сёгун разрешил всем, даже крестьянам, иметь фамилию и передавать ее потомкам. Цурумацу очень гордился своей вновь приобретенной фамилией, вот и зашел разговор о детях.
Но почему-то с детьми у них так ничего и не получилось, Окити не смогла забеременеть. Цурумацу не женился после второй, теперь уже окончательной разлуки с любимой. Как ни печально, фамилия молодого, талантливого мастера, которой он по праву гордился, умерла вместе с ним вскоре после отъезда Окити.
В тот день, вернувшись с материалами для заказа, Цурумацу увидел, что в доме не горит свет, двери заперты, а окна закрыты ставнями. Но он не волновался — знал, что, когда Окити порой отлучалась из дому, даже ненадолго, она тщательно запирала его. Возможно, такая привычка появилась у нее после долгих лет жизни в американском консульстве. Она ведь и вокруг себя постоянно выстраивала что-то вроде невидимых дверей и ставней, отгораживаясь от злобных взглядов посторонних людей, которые явно ей завидовали. Окити хотелось убедиться, что она надежно защищена.
В тот же день Цурумацу получил в поселке еще один заказ, чему был неслыханно рад. Не терпелось ему поделиться радостной новостью с Окити и посмотреть, как просветлеет ее лицо и засияют глаза; услышать, когда же раздадутся ее шаги и она бодрым, радостным голосом воскликнет: «Тадайма!» — «Я вернулась!»
Наверное, Цурумацу заснул после трудного дня, потому что, очнувшись, увидел — на землю уже опускаются сумерки. Громко позвал Окити, но ему никто не ответил… сердце тревожно забилось. В последнее время его стали мучить боли в груди при любом волнении и еще ему становилось трудно дышать, поэтому он, как мог, постарался успокоиться. Все же, возможно, с Окити что-то случилось?! «Боже всемилостивый! — взмолился Цурумацу. — Неужели на нее кто-то напал, когда она пошла в поселок?!» Скорее, нужно срочно идти за ней, искать ее в тех местах, которые она
