и наизусть знала Жонаса, она знала, что он смотрит не в сторону деревушки, а в противоположную — туда, где навес. Навес, который, казалось, вот-вот улетит под парусом, зацепившимся за деревянные столбы. Обычный брезент, такой же, каким был накрыт квадроцикл, Жонас его здесь и оставил.
— Иди прокатись. Тебе же до смерти этого хочется.
— Нет. — Жонас держался, хотя глаз не сводил со своего квадроцикла. — Я сказал, что остаюсь.
— Иди, дурачок. И возвращайся поскорее! Никогда я не поверю, что у нас с тобой есть завтрашний день. Но пообещай мне хотя бы сегодняшнюю ночь.
— Я тебе обещаю всю оставшуюся жизнь!
Амандина поцеловала его так крепко, что едва не задохнулась.
Всю оставшуюся жизнь?
Она поежилась, как будто из всех окон разом вылетели стекла и в дом ворвалась зима. Тело даже покрылось гусиной кожей. Какая же она гусыня. Нет, скорее, индюшка. Тетеря.
Всю оставшуюся жизнь?
Неужели она такая дура, что еще способна в это верить?
Жонас быстро натянул трусы и джинсы.
— Не хочу больше никогда оставлять вас одних, ни тебя, ни Тома. — Надел на голое тело пуловер. — И потом, что за чертовщина, не могла эта докторша все выдумать. Это внешнее сходство! Это родимое пятно! Надо же, ее мальчику, Эстебану, сейчас было бы двадцать. — Жонас засмеялся и наклонился за носками. — Мне двадцать девять, я точно не могу быть его отцом.
Амандина, внезапно застеснявшись, стянула с дивана простыню и завернулась в нее. Она смотрела, как ее серфер надевает носки, и думала: будет ли она любить его так же сильно, если он совьет здесь гнездо? На всю оставшуюся жизнь? Она любила птицу... Но орла, а не кенара!
Жонас продолжил тем же тоном:
— И заметь, если единственное логичное объяснение сходства между мальчиками — то, что у них общий отец, может, я не отец и Тому?
Амандина потрясенно уставилась в его стальные глаза.
— Слушай меня внимательно, Жо. У меня никогда не было никаких других мужчин, только ты! Том — твой сын! — Она положила обе руки на живот: — И этот тоже, клянусь жизнью их обоих! Ну давай, беги!
Собрав лежавшие на столе рецепты, оставленные Либери, Амандина неторопливо сложила их вместе и с яростью разорвала, потом еще раз и еще, после чего высыпала клочки в мусорное ведро.
— Нет, Дидина, — запротестовал Жонас. — Это ты зря, не глупи.
Она приложила палец к его губам, веля ему замолчать. И, пока он обувался и влезал в кожаную куртку, взяла чистый листок и ручку.
Жонас уже стоял на пороге. Амандина, завернутая в простыню, будто гейша, в последний раз на него посмотрела.
Да, тысячу раз да, если он совьет здесь гнездо, она с каждым днем будет любить его все сильнее.
И поцеловала напоследок.
— Иди, покатайся, мсье Жо. Вся гора в твоем распоряжении. А заодно привезешь мне кое-что. Вот, я составила для тебя список.
И она протянула ему листок.
Нет, неправда, прошлый поцелуй не мог быть последним, а вот этот — да, она страстно поцеловала его, бесконечно долго не дыша, а потом неохотно позволила входной двери открыться и снова закрыться. И успела прошептать:
— Возвращайся скорее. 35
Ваян Балик Кунинг услышал первый гудок, потом второй, потом еще больше десятка. Наконец она взяла трубку, и он вздохнул с облегчением.
— Алло, Мадди? Я уж думал, вы никогда не ответите! Мне стоило огромного труда найти ваш адрес и номер домашнего телефона. Вы никогда не отвечаете на сообщения? Мне пришлось обратиться в мэрию и...
— Это... вы? Доктор Кунинг?
Ваян замолчал. Это не был голос Мадди.
— Габриэль?.. Могу я поговорить с Мадди?
— Ее нет дома.
Резкий, холодный тон. Ваян знал, что Габриэль всегда воспринимал его как соперника. Мужской инстинкт? Что ж, тут не поспоришь.
— А где она?
— Понятия не имею.
Несмотря на то что Ваян восемь лет изучал психиатрию, защитил диссертацию о посттравматическом синдроме у подростков, несмотря на полгода постдокторантуры в отделении реабилитации пациентов со множественными физическими недостатками Кембриджской университетской клиники, агрессивность коротких ответов Габриэля его обескураживала.
— У нее, по крайней мере, все хорошо? — робко спросил он.
— Отлично. Что с ней станется? Вкалывает с утра до вечера, в восторге от своей новой работы, и все здесь в восторге от нее.
Ваян выругался про себя. Габриэль всерьез рассчитывал этим отделаться?
— Я не понимаю, что случилось. Она больше ничего мне о себе не сообщает.
— Значит, вы ей больше не нужны. Вам бы радоваться, что ей стало лучше.
— Мне хотелось бы в этом убедиться.
— Так я же сказал вам, что все хорошо.
— Габриэль, я не шучу. Мадди... я нужен ей.
— Видимо, нет, раз она вам не отвечает.
Надо было настоять на своем, Ваян не мог закончить этот разговор, ничего не узнав, но у него не было аргументов.
— Я... Мне надо с ней поговорить.
Голос Габриэля стал еще холоднее:
— Доктор, вы серьезно? Ваше дело — лечить. Вы не более чем гипс на сломанной ноге. После того как кость срослась, гипс можно выбросить.
Ваян не мог не оценить это сравнение — может, у Габи способности к психологии. И все же он поспешил возразить:
— Нет, Габриэль, психотерапевт — это не просто гипс. Прервать лечение, продолжавшееся десять лет, невозможно без последствий.
— Найдет другого. Можете порекомендовать ей кого-то из коллег?
Вот к чему у Габриэля точно талант — это давать отпор. Ваян понял, что ничего от него не добьется. Но для виду еще поупирался:
— Мне действительно надо с ней поговорить. Это важно.
— К сожалению, доктор, я не знаю, где она.
Ваян понимал, что Габриэль ничего ему не скажет. Наверное, он и Мадди не скажет об этом звонке. Что делать? Перезвонить позже, надеясь, что трубку снимет она сама? Продолжать бомбардировать ее эсэмэсками? Позвонить ей на мобильный с другого номера — но отвечает ли она на звонки с неизвестных номеров? Мадди для него не просто пациентка, он разгадал и принял самую главную ее тайну. Он знает все о ее жизни, ее сомнениях, ее слабых местах. Сколько раз он подхватывал ее в последний момент, когда она подступала к самому краю?
От Этрета до Мюроля, если верить интернет-приложению, шесть часов пути. Какого черта он ждет? Это Овернь, не Бали.
— Габриэль, это важно, пусть она обязательно перезвонит мне. Я беспокоюсь.
Габриэль ничего не обещал. Он закончил почти на веселой ноте:
— Доктор, вам совершенно не о чем беспокоиться. Я за ней присматриваю!
И положил трубку.
Потом отключил телефон — на тот случай, если липучий психотерапевт вздумает позвонить снова. Взгляд Габриэля блуждал по травянистым лужайкам на вершине Мон-Дора — казалось, солнце не столько золотило их, сколько покрывало ржавчиной. По крайней мере, один раз за время этого недолгого разговора Габриэль сказал правду.
Он понятия
