мёртвые глаза.
Он был полностью недвижим — как чучело или статуя. Однако я не сомневался в том, что стоило отпустить дамочку, и Хоми тут же прыгнет вперёд. Его останавливал только клинок у её горла.
Уж не знаю как, но Хоми чувствовал, что я не блефую — это читалось в его отстранённом взгляде.
Секунда, за ней ещё одна... Глаза существа налились холодным светом — они по-прежнему оставались такими же неживыми, но обрели некоторую осмысленность. Мы смотрели друг на друга, словно вступив в немой «диалог».
«Сделаешь ей больно — порву».
В моей голове будто бы мигнули чьи-то чужие мысли или, скорее, чувства. Непривычное ощущение — похоже, Хоми общался со своей хозяйкой именно так.
— Лезь в клетку, — ответил я. — И тогда никто не пострадает.
— Молодой человек, потише! — возмутилась алхимичка, кожа которой снова стала лазурной. — Вы мешаете мне думать! Поэтому, будьте так любезны...
Я сильнее прижал её к себе, зажав рот ладонью — женщина недовольно дёрнула плечом, однако быстро успокоилась, ощутив у горла остриё кинжала. Хорошо, что инстинкт самосохранения не полностью её покинул.
«Отпусти её».
«Отпущу сразу, как только ты окажешься в клетке», — я попробовал ответить Хоми так же, как он общался со мной, и всё получилось.
«Ты мертвец», — эти «мысли-слова» были больше похожи не на угрозу, а на констатацию факта.
«Раз так, то тогда мне нечего терять, не так ли?» — мысленно усмехнулся я.
«Я порву тебя».
«Дёрнешься, и я сперва проткну глотку твоей очаровательной хозяйке, а потом отрежу твои уши».
«Уверен, что сможешь?»
«А ты уверен, что хочешь это проверить?» — оскалился я.
«Я порву тебя».
«Это я уже слышал, — хмыкнул я. — Но если ты собираешься попробовать, то тебе стоит поторопиться, пока сюда не пришла стража».
С улицы уже какое-то время доносился гомон возбуждённой толпы, но буквально только что его перекрыл лязг доспехов и чей-то начальственный бас. Уверен, это прибыли местные менты. И готов поспорить, они окажутся здесь с минуты на минуту — практически уничтоженная дверь вряд ли задержит их надолго.
«Я порву тебя. Я порву стражу. Я порву всех».
«Смелое заявление», — я покрепче сжал рукоять кинжала в ладони.
«Я злость. Я бешенство. Я гнев. Я ярость. Я ненависть...»
Мёртвый взгляд и безжизненная неподвижность слабо сочетались с этими «словами», однако уже через мгновение я смог убедиться в их истинности. Меня накрыло волной образов и затянуло в водоворот ощущений. Мысли Хоми перестали казаться отдельными фразами — они превратились в картинки и обрывки воспоминаний.
Я ощутил себя маленьким комочком в тёплых женских руках. Увидел странно-огромное лазурное лицо. Почувствовал материнскую любовь, заботу и ласку.
А затем всё поменялось. Слёзы, обида, тоска.
Над моей «мамой» — «мамой» Хоми — насмехались и издевались. Её идеи, её внешность, её желания — всё служило поводом для шуток, которые с каждым разом становились всё злее и злее. И вместе с этой злобой набухала злость внутри меня, внутри Хоми.
— Что за уродище? — по ушам бил чей-то неприятный голос. — Да я не про тебя, Барталомея, а про твоё отродье! Хотя вы чем-то похожи...
Гнусный хохот.
— А стань-ка бордовой, Барталомеюшка... Я хочу знать, какой след оставят розги на твоей коже...
Свист, с которым гибкие прутья рассекали воздух.
— У тебя никогда ничего не получится! Ты ни на что не способна! Ты ничтожество, ты недоразумение, ты никто!
Плач, слёзы, крики.
— Создание хомункулусов запрещено! Нельзя! Уничтожить! Сжечь! Утопить! Растворить!
Маленький комочек рос. Вместе с ним росла ненависть ко всем тем бледнокожим тварями, которые окружали «маму». Она упрямо сжимала губы и шла вперёд в гордом одиночестве, но ничего... Тонкие лапки наливались силой — скоро у неё появится защитник.
— Надеялась, что алхимическая наука поможет тебе отбелить кожицу? Зря! Можешь зубрить мудрёные трактаты хоть всю жизнь, но тебе ни за что не окончить школу, дорогуша...
— Что за кляксы на пергаменте? Кто-то залил твою работу чернилами? Не выдумывай! Наши студиозы не стали бы заниматься такой ерундой...
Ехидные смешки.
— Как ты посмела, идиотка? Ты знаешь, в чьё вино ты подлила лактулозовый настой? Внучка декана из-за твоей выходки пропустила бал... Несите плеть! Плеть и соль...
Бесконечный гнев и жгучая ярость укрепляли тело, наполняя его невиданной мощью. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и все они заплатят. Каждый, кто принимал участие. Каждый, кто хладнокровно наблюдал. Каждый, кто не остановил.
— Ну что, Барталомея? Завидуешь, да? Тоже хочешь любви, да? Никто не смотрит на синекожую... Хотя ты вроде бы ничего... Так и быть, помогу тебе... Подержите её! Что значит «не хочу»? Хочешь, просто ещё сама не поняла...
— Ты должна благодарить судьбу, дурёха! Хоть кто-то обратил на тебя внимание. Тебе нужно смириться со своей судьбой... И избавься ты уже, наконец, от этого уродца — он уже слишком большой... Что? Почему он не в клетке? Н-е-е-е-т! Пусти!
Тонкие прутья не выдержали давления пальцев и смялись, открывая путь к свободе. К свободе и мести. Мышцы ныли от бешенства, злости и ненависти, но это не помешало насладиться кровью врагов. Тёплой и ласковой — почти такой же, как ладони матери.
Потом были темнота и новая клетка — мама не оценила моей помощи. Но ничего, когда-нибудь она всё поймёт...
От злости и ненависти, которые мне передал Хоми, свело пальцы и подогнулись колени. Я почти упал на пол. Кинжал выскользнул из руки, а скученная ладонь чуть не свернула алхимичке челюсть. Женщина, которую, как мне теперь было известно, звали Барталомея, отлетела в сторону и замерла, прижав руки к лицу.
Я сумел устоять на ногах и встретился взглядом с Хоми. В стеклянных глазах существа читалось радостное предвкушение, а тугие мышцы бугрились под шкурой. Он готовился к прыжку.
Глава 15
Чужая ненависть туманила разум, из оружия остались только кулаки, но я был готов к бою. Противник силён, быстр и живуч, однако у него имелось слабое место — Хоми явно недооценивал меня и действовал слишком прямолинейно. Большая ошибка, ведь на этот раз чебурашка-переросток имел дело не с визжащими от страха студентиками, обидевшими его «маму».
Хоми не стал тратить время на бессмысленное ожидание — оскалив пасть, он прыгнул вперёд уже через долю секунды. Нас разделяло метров пять, не
