будто есть нелюбимые… — тут же проворчала трущая бурчащий живот Пиата.
— Всё может быть, — вздохнул Константин, — Это другой мир.
— На кой тебе знать, Дайхард, сколько они живут? — тихо спросил Парадин, бросающий исподлобья взгляды по сторонам.
— Они не соврут на настолько базовый вопрос, Матвей Евграфович. А значит, мы узнаем больше. Повысим свои шансы понять этих существ. Тем более, вы обратили внимание? Он сказал, что вопрос сложный.
— Имеет с чем сравнивать? — остро блеснул взглядом «чумной волк».
— Поживём-увидим…
Правда, первым делом мы дожили до появления целого десятка гоблинш, притащивших нам небольшие удобные столики, на которые тут же были водружена куча тарелок с обалденно пахнущей горячей едой. Оживленно гомонящие между собой (на русском!) зеленокожие девчушки, с формами, едва не выпрыгивающими из одежды, принялись лихо и с хохотом заполнять большие деревянные кружки чем-то пенящимся и алкогольным. Себя они тоже не обделили, скороговоркой объяснив нам, что сильно сношали куда-то уходить пока мы не докушаем — надо же унести потом?
Пришлось приступать к еде прямо так, в окружении натуральной осады из зеленокожих девок, умудряющихся болтать друг с другом, а глазки строить нам. Я на это внимания особо не обращал, а вот наши бедные Зальцев с Костей чувствовали себя не в своей тарелке. Налитые жизнью зеленые сиськи, еле закрытые тонкой, пропитанной потом тканью, и то и дело прыгающие туда-сюда, когда очередная гоблинша начинала мелко и дробно смеяться, в корне отличались от московских сисек своей лезущей в глаза доступностью, вызывающей у молодых людей серьезные внутренние пертурбации. Особенно у моего друга, который сам был продуктом межрасового скрещивания.
А вот по отношению к мрачно поглощающему еду Парадину мелкие фигуристые девушки никаких намеков себе не позволяли, механически отметил про себя я, продолжая с аппетитом жевать, а спустя еще несколько минут уловил, что Азову-младшему достается куда больше внимания, аж почти на грани назойливости, несмотря на злобно шипящую Пиату, от которой молодые гоблинши даже слегка шарахались. Интересно.
Впрочем, происходящее не вышло за какие бы то ни было рамки. Мы быстро, но плотно перекусили, слегка пригубив очень даже замечательного напитка, похожего на помесь пива со сладким квасом, после чего десяток наших официанток, торопливо дожевывая и допивая своё, с шумом и гамом убрался, освободив место неспешно подходящему Сарпану Клайшенгу.
— Вы, человеки, — тут же начал лекцию едва умостивший на траву зад гоблин, — тоже живете неравномерно. Но! Если мы не будем учитывать ваших умельцев магии, то окажется, что средний срок жизни любого человека — приблизительно семь десятков лет. Да, год на Гарамоне короче вашего на четырнадцать дней, но я думаю, что мы можем считать их одинаковыми. Если брать наши жизненные сроки, то они окажутся почти одинаковыми, мой народ доживает максимум до девяносто пяти лет, но есть нюанс…
Не нюанс, а нюансище. Возможность зеленокожего прожить так долго напрямую зависела от его умения дисциплинировать себя, меняя внутреннее мироощущение и натурально устанавливая внутри себя определенные ограничения. Проще говоря, чем культурнее, умнее и дисциплинированнее была особь — тем выше были её шансы добраться до белых седин. Что выливалось в свою, особенную систему.
К десяти годам гоблин представлял из себя полностью половозрелую и достигшую пика физического развития особь. В среднем, дикарские племена гоблинов, продолжающие проживать на Гарамоне, могли похвастаться сроком жизни в тринадцать лет. Большего дикарю не было нужно — оставить потомство и быть сожранным на охоте или войне своими более молодыми врагами. То есть, они не выходили за рамки мировосприятия ребенка, которые были, внезапно, сугубо рефлексивные…
— Мы до пятнадцати лет детям даже имя не даем, — рассказывал «наш» гоблин, — Только после того, как ребенок смог себя переломить, и начал учиться выпускать энергию и внимание вовнутрь…
Культура и наука, как оказались, были жизненно важны для гарамонцев, как для цивилизации. Зеленокожие не просто так украшали всё, что можно узорами, выделывая посуду, оружие и вообще всё, на что падёт их глаз — они буквально взрослеют и эволюционируют, сосредотачиваясь на самодисциплине через какое-либо занятие. Из молодых и шиложопых, живущих буквально одним днём, они индивидуальными усилиями ломают собственное мировосприятие, чтобы оно не утащило их в могилу импульсивными решениями. Тех, кто не справился или не захотел подвергать себя трудностям взрослой жизни — отсылают на границу воевать с дикарями. Там долго не живут.
Следующий «переломный момент» — тридцать три-тридцать пять лет, когда гоблин, реже гоблинша, находят в себе силы и амбиции «переломить» себя снова, заменяя ручную выделку-медитацию на изучение нового, либо общественно-полезную социальную роль. Те, кто не смог переступить барьер, обычно быстро теряют волю к жизни, наполненной давно приевшимся трудом, и… правильно, попадают на фронтир. Причем, без малейшего сопротивления! Тут, скорее, сложно замотивировать их хотя бы немного пострелять перед тем, как им раскроит голову малолетний дикарь.
— То есть, проще говоря, вы взрослеете после тридцати пяти лет, — резюмировал я, — С высочайшим уровнем смертности и необходимостью сбрасывать излишки населения на территории, полные диких детей-каннибалов? И это, буквально, неотъемлемое свойство вашей цивилизации и развития как вида?
— Всё верно, — с уважением посмотрел на меня седой гоблин, но тут же признался, горестно повесив уши, — Между собой мы тоже воюем, настоящими войнами, а не… такой традицией. Точнее, воевали. Теперь, когда наш мир в опасности, идут работы над тем, чтобы объединить всю расу под одним флагом. Мы надеемся, что тот, кто победит в соревновании и получит право сотрудничества с Горамоном, поможет нам с этой великой задачей. Разумеется, не бесплатно, далеко не бесплатно. Но, мне пора. Желаю вам приятного отдыха. Уверяю, что этой ночью вас не побеспокоят даже насекомые, клянусь Эрго! Ну, разумеется, если каждый из вас решит спать в палатке, на выделенном ему месте!
Проводив поспешно удаляющегося старика взглядом, я помотал головой, пытаясь осознать, какой может быть цивилизация, чье технологическое, культурное и иное развитие требует жесткого насилия над своей психикой, плюс еще и лютого отсева в процессе. Теперь понятно, почему местная молодежь позволяет себе такие вольности — у них просто нет тормозов. Юной гоблинше переспать с кем-нибудь интересным легче, чем пукнуть, а учитывая, что импульсы для них всё… гм.
— Дела… — сбоку от меня раздался сонный голос мелкого блондина, — Я об этом даже думать не хочу. Кейн, давай, думай ты, а я спать пойду. Где там наша палатка? Кого позвать? Пиата, идем. Владимир Иванович,
