не сталкивается с миром фантастических подтекстов и литературных ландшафтов. Этот герой – человек светский по воспитанию и гуманист по убеждениям. Можно утверждать, что Стругацкие не согласны с дуалистической метафизикой, которую описывают в своих произведениях. Чисто духовное, нечеловеческое будущее столь же нежеланно, сколь и низменное настоящее. Герой, выступая как светский гуманист, вынужден выбирать из двух зол, одно из которых – Абсолютное Благо. В этом смысле Стругацкие пишут антиутопии (а не апокалиптические романы).
Весьма любопытно, что у Стругацких при попытках соединить философию с фантастикой возникает новый тип главного героя – герой, способный идти по тонкой грани между утопией и антиутопией. Этот новый герой – осовремененный образ легендарного Вечного жида.
Легенда о Вечном жиде приобрела отчетливые очертания в 1602 году, с появлением книги «Краткое описание и рассказ о еврее по имени Агасфер» («Kurze Beschreibung und Erzehlung von einem Juden mit Namen Ahasverus»)[44][45]. В «Кратком описании» история излагается без лишних подробностей: когда Христос нес Свой крест по пути к распятию, Он на минутку прислонился к дому одного еврея. Этот еврей не разрешил Ему отдохнуть и велел идти дальше. Христос ответил: «Я постою здесь и отдохну, но ты будешь идти!» За оскорбление Бога он, Вечный жид, обречен бродить по земле вечно. «Краткое описание» переведено на многие языки, в том числе на русский11.
Еврей Изя Кацман, как и русский Андрей, – один из главных героев «Града обреченного». Изя не является положительным воплощением «нового человека», прокладывавшим путь к коммунистической утопии XXII века в ранних работах Стругацких. Не относится он и к запутавшимся, разочарованным интеллигентам, населяющим большинство произведений Стругацких после «Трудно быть богом» (1964). Меньше всего он олицетворяет грядущее чужих, равнодушных к прошлому и полностью отвергающих настоящее. Изя не скрывает своей приверженности традициям, отыскивая в культуре прошлого кирпичики для строительства будущего.
Духовная сущность Изи не стремится отделиться от человеческого и низменного. Наоборот, он в буквальном смысле покрыт материей («отягощен злом»), поскольку редко моется и бреется. Изя внешне соответствует классическому архетипу Вечного жида – изможденного, бородатого, растрепанного человека. В какой-то момент Андрей описывает его так:
…страшный, в бороде по грудь, со вставшей дыбом, серой от пыли шевелюрой, в неимоверно драной куртке, сквозь дыры которой проглядывало волосатое мокрое тело. Бахрома его порток едва прикрывала колени, а правый башмак вопиял о каше, выставляя на свет грязные пальцы со сломанными черными ногтями… [Стругацкие 2000–2003, 7: 498–499].
Но, как Андрей признаёт с ворчливым сарказмом, этот растрепанный странник – «корифей духа, жрец и апостол вечного храма культуры» [Стругацкие 2000–2003, 7: 499].
Один Изя Кацман возвышается над материальными и политическими иллюзиями, в которых живут Андрей и другие обреченные граждане города. Во второй половине романа Андрей и Изя покидают град обреченный и совершают переход через пространство и время к Антигороду, метафорически путешествуя по потустороннему миру. Изя ведет Андрея по пустыне, вещает о некоем храме культуры. Наперекор всему он намерен внести свой вклад в строительство храма. Храм культуры, утверждает Изя, памятник человеческому духу, создающийся из благородных деяний и великих произведений искусства. Он строится самопроизвольно и спорадически в ходе истории силами немногих избранных, способных словом, образом или поступком помочь человеку осознать в себе частичку Божественного начала:
Потому что я знаю совершенно точно: что храм строится, что ничего серьезного, кроме этого, в истории не происходит, что в жизни у меня только одна задача – храм этот оберегать и богатства его приумножать. Я, конечно, не Гомер и не Пушкин – кирпич в стену мне не заложить. Но я – Кацман! И храм этот – во мне, а значит, и я – часть храма, значит, с моим осознанием себя храм увеличился еще на одну человеческую душу. <…> Ничего я этого не понимаю, сказал Андрей. Путано излагаешь. Религия какая-то: храм, дух… Ну еще бы, сказал Изя, раз это не бутылка водки и не полуторный матрас, значит, это обязательно религия [Стругацкие 2000–2003, 7: 510–511].
Читатель, конечно, поймет то, чего не понимает Андрей: в светской вере Изи в храм культуры нет ничего особо оригинального: эту веру он воспринял у западной традиции светского гуманизма. Однако в Изе Стругацкие впервые разъединили западный идеал светского гуманизма и «восточное» стремление к утопии. Идеал помещен в грубое, негероическое тело одного из борцов за выживание на Земле; он больше не принадлежит к системе образов «нового человека». Изя не оптимистичный Прогрессор XXII века, просвещающий отсталые планеты; не агент Странников, люденов, мокрецов. Хотя он и выполняет ту же роль, что и эти сверхъестественные «дудочники», выманивая Андрея из зоны материального комфорта, скуки и духовной пустоты большинства, он не ведет его в нечеловеческое будущее – не важно, плохое или хорошее. Изя всегда человечен; как воплощению Вечного жида, быть ему всегда на этой земле, чем объясняется его озабоченность экологией, а не технологией: «[У меня три дочери]. И ни одна не знает, что такое кета. Я им объяснил, что кета и осетрина – это такие вымершие рыбы. Наподобие ихтиозавров. А они будут то же самое рассказывать своим детям про селедку…» [Стругацкие 2000–2003, 7: 509].
В своем всестороннем исследовании, посвященном архетипу Вечного жида, Дж. К. Андерсон оценивает его новую роль в XX веке:
Во многих мифологиях вечное странствование – самое страшное наказание. Проклятие навлекается чрезмерной гордыней, а из-за этого греха пали ангелы. И когда современные люди унаследовали Легенду, то получили послание: «Ессе Ното!» Се человек, что согрешил и терпит наказание среди всех этих ужасов; но взгляни еще раз – и увидишь в нем олицетворение мятежного духа, непобедимого мужества, самого еврейского народа; «и это ли не победа» [Anderson 1965: 10].
Изя построил посреди пустыни пирамиду из камней и захоронил в ней свою рукопись «Путеводитель по бредовому миру», где описывается путь от конца истории (который, по версии Изи, начинается с «хрустального дворца» Н. Г. Чернышевского, олицетворяющего полное материальное изобилие для всех) к концу мира (истинному духовному просвещению). И если сперва Андрей относился к Изиному храму культуры с презрительным недоумением, то к финалу их совместного путешествия это недоумение превращается в восхищение:
Нет, ребята, подумал он [Андрей]. Всё правильно и всё верно: никакой нормальный человек до этой пирамиды не доберется. Нормальный человек как до Хрустального Дворца дойдет, так там на всю жизнь и останется. Видел я их там – нормальных людей <…> Нет, ребята, если сюда
