корни подсекает и выбрасывает. Старые лозы выкорчевывает.
Матушка Аймомо между виноградными кустами ходит, молодые ветки подтягивает, вверх поднимает. Если на земле их лежащими оставить, под ноги лезть будут, к одежде цепляться, завязь пропадет. А завязь – это же урожай будущий!
Работают отец наш с матушкой, пот так и течет.
У отца нашего рубашка к плечам прилипла.
Матушка тяжело-тяжело дышит, тоже притомилась. Тут уже солнце закатываться стало. Пора работу заканчивать.
Учетчик объявил дехканам:
– Завтра вовремя приходите! Пока прохладно и работается лучше!
И только его и видели.
Нурмат безбородый ходит вокруг, выглядывает что-то.
– Эй, народ, мой заступ не видали?
Дехкане поглядели на него и давай смеяться.
– Что скалитесь-то? – обиделся безбородый. – Видели, так скажите!
– На базар твой заступ пошел! – хохочут дехкане.
Один на плечо безбородого показал.
Глянул тот на свое плечо, сам захохотал. Заступ у него на плече, а рукоятка – в руке!
Вот до чего люди устали.
11
Выдал колхоз отцу нашему и матушке шелковичного червя выращивать.
Агроном-шелковод целую пригоршню грены принес. На вид как цветки кашки. Только неживые.
Матушка грену во дворе на дощатом настиле[68] разложила.
Даже для двух людей за пригоршней грены ухаживать тяжко.
Попросил отец наш у бригадира еще кого-то в помощь.
Выделил им бригадир бабку Киммат.
12
Явилась бабка Киммат, прямо с порога разговор начала:
– Бригадир сказал, вот и пришла я. Вы ж мне люди, говорю ему, не чужие, с удовольствием поработаю, с голубушкой моей, с красавицей… Как, милая моя, хорошо ли у вас все, здоровы ли?..
Бабка Киммат с матушкой взяли друг друга за руки, поздоровались.
– Ну, дай бог, – говорит бабка Киммат. – Люблю вас, постоянно вспоминаю, молюсь за вас, чтобы здоровенькой были и телом, и душой. А братец мой где? А-а… И его очень уважаю, дай бог здоровья…
И по коленке себя хлопает.
– Ой, вот ведь жизнь какая, – говорит. – Двор-то вон какой широкий, а живете только вдвоем. А начальство-то смотрит, когда грену раздает. Тут смотрит, двор широкий, а в нем только муж-жена, детей нет… Вот пусть червей и выращивают, говорят…
Потемнела матушка Аймомо. Что на это сказать, не знает, в землю уставилась. Что делать, тоже не знает. Веточкой по земле туда-сюда водит.
А бабка Киммат ворота оглядела, в дом заглянула, и говорит:
– Никого дома нет, а, милая?
– Нет, а что?
– Да не хочу, милая, чтобы разговор наш кто-то слышал. Люди сейчас, милая моя, сама знаешь какие.
– Говорите, одни мы.
– Лишний раз спросить не грех, говорят… Всякие разные люди кругом ходят. Заходят-выходят… Точно никого в доме нет, милая?
Матушка Аймомо стоит, веточкой по земле чертит. Уперлась взглядом в эту землю почерканную. К чему бабка Киммат клонит, понять не может.
– О чем вы?
– Да я просто так, милая моя, от простоты. В простоте ведь добра вон сколько, простота, она – сердца чистота. Просто спросила, нет ли там кого… А то, может, разные входят-заходят, а вы с ними то да сё…
– Что я с кем?
– Да вот то, что разные всякие могут прийти, коли муж не дома… на всякий случай и спрашиваю…
Матушка Аймомо на бабку Киммат глядит, лицо, как костер, горит, только глазами хлопает.
– Вы, бабушка, думайте, что говорите!
– Да я думаю, милая моя, ой, как думаю! Думаю, что же это такой цветочек понапрасну вянет!..
Тут уже матушка вся вспыхнула:
– Это с какими же я всякими разными то да сё? У меня ж муж законный есть!
– А если от законного света нет, то это даже и не грех, милая…
– Вы это… что хотите сказать?
Бабка приободрилась:
– Да вот хотя бы наш завфермой, как табунный жеребец, чем плох?.. А нет, так вот бригадир наш, и от него детки здоровые получились бы…
Матушка Аймомо так и подскочила, с настила вскочила, даже калош не надела. На босу ногу к воротам побежала. Створку ворот широко распахнула, на улицу показывает:
– Уходите! Сейчас же уходите!
Бабка смутилась, сидит, не шелохнется.
– Э-эх, вот что я за свое добро-то получаю… Я ж от любви, от заботы о вас говорила, э-хе-хе…
– Говорю вам, уходите, слышите?!
– Я же с червями помочь пришла, э-эх…
– Да уйдете вы наконец?! Эй, Алапар, – собаку кликнула, – бах-бах, Алапар!
Из-за курятника Алапар выбежал. Хвостом машет, матушкино платье обнюхивает.
– Уходите, говорю! А то Алапара спущу!
Тут уж Киммат, как перышко, взлетела. Калоши на ходу надевает.
– Ухожу, милая моя, вот уже, ухожу!
Семенит бабка, на Алапара поглядывает. Бочком-бочком Алапара обходит, глаз не сводит с него. И поскорее к выходу, к выходу.
– Ой, злая собака, ты, это, с ней не шути…
За воротами оказалась, снова осмелела. Спину расправила, на платье горловину оттянула, внутрь «тьфу-тьфу» поплевала.
– А когда ж, милая, червячками займемся?
– Да чтобы вашей ноги здесь не было! Еще червями с ней заниматься!..
Захлопнула дверь, с лязгом цепь повесила. В щель дверную поглядела.
А бабка Киммат все еще перед воротами стоит! Словно внутрь войти собирается.
Огляделась матушка Аймомо. Сбегала в конец двора, лестницу приволокла. К стене приставила, забралась наверх, выглянула… Успокоилась немного.
В дом вошла, на постель бросилась.
Плачет, остановиться не может. Плакала-плакала, да и заснула.
13
– Не пущу я больше эту бабку Киммат, – говорит вечером отцу нашему.
– В чем дело?
– Видеть ее не могу!
– Других людей нет, бабушка. И эту бабку бригадир нам еле-еле дал.
– Других нет – ладно, сами управимся.
14
Отец наш Каплон в сенях настил соорудил.
Матушка Аймомо «кашку» по настилу разложила.
Хотя дни жарки были, еще печь затопили. Чтобы воздух для червя подходящий был.
15
Через неделю «кашка» ожила.
Зашевелилась, закопошилась.
Время червя на листья пускать.
16
Отец наш Каплон на склон сходил, молодых ветвей наломал.
Матушка листья с ветвей обрывает, среди грены раскладывает.
Червь листья поест, окукливаться начнет.
17
Настил в сенях в три слоя червями наполнился.
Отец наш с матушкой всю утварь, которая в доме стояла-лежала, из дома вынесли, во дворе под навес сложили.
Настил в доме в три этажа и в три ряда соорудили.
И он тоже червями наполнился.
А червь все родится.
Теперь уже из комнаты для гостей всю утварь вынесли, под навес сложили.
Настил в комнате для гостей в три этажа и в три ряда соорудили.
Вся большая комната для гостей червями наполнилась-переполнилась.
Нет больше в доме места. Одна кухня осталась.
Все казаны, чашки-плошки вынесли, под железный навес сложили.
Настил на кухне в три этажа соорудили.
