знает он, к сожалению, очень немного.
Шрам под лопаткой заныл, зачесался — видать, к непогоде: опять мокрота повалит с небес, туды ее в душу, опять рвань облаков будет оставаться на трубах, словно вата, опять его начнет мять, перекручивать, ломать радикулит — все опять, все сызнова. И когда же все это кончится? Ответ простой: на пенсии, вот когда. Где она только, эта пенсия-то, как до нее дотянуть? Слова все это, пустые слова — не в том бульоне сварен Балакирев, не променяет он свою горячую работу на пенсионную тишь: Балакирев не в пример другим — глупец, как, впрочем, и этот розоволицый лучистый человек, а глупость — это надолго. Никакой хирург не поможет — операции не спасают человека от глупости. Пулю выковырнуть, опухоль оттяпать, загнивший аппендикс откромсать — это пожалуйста, а глупость — извините!
Впрочем, глупость глупости рознь. Балакирева съедает работа — такая глупость поощряется. Владельца «жигулей» съедает другое — такая глупость не поощряется. Балакирев увидел, как через обочину перепрыгнул Крутов, отряхнул с брюк пыль. Сейчас Крутов пересечет большак и окажется около него. Первая сцена спектакля окончена.
Владелец жигуленка оказался всего-навсего узелком, но не ниточкой — ниточка от него, как правильно вычислил Балакирев, никуда не тянулась, купил икру он случайно, купил не для перепродажи на сторону, а для себя — часть собирался оставить на зиму: есть-пить-то человеку надо, кто сидит на рыбе, тот рыбу и должен есть, кто сидит на икре — тот должен есть икру, этот человек привык к икре; часть переправить на материк, друзьям в подарок. Икра — хороший гостинец таким же розоволиким достойным людям, как и он сам.
Озадачило другое — на балакиревском участке появились рыбодобытчики, открыли икряной цех, подпольно коптят балычок, отдельно готовят нежную слабосольную тежку — оборотистые ребята! Но на какой речке, в каком урмане и на каких сопках разместились оборотистые ребята — вот вопрос…
Владелец жигуленка все-таки не сказал Балакиреву, у кого покупал икру, — счел ниже своего достоинства сообщать это какому-то пропыленному, неказистого вида капитанишке — хотя и километрового роста, а все равно капитанишке, и Балакирев не стал тянуть из него сведения: не хочешь — не надо. Отправил покупателя-оптовика в Петропавловск. В Петропавловске тот малость одумается, обсохнет, почистит зубы и сообщит фамилию продавца. А заодно и адресочек, хотя адресочек необязательно, такие гоношистые покупатели имеют дело только с теми, у кого в паспорте стоит постоянная прописка, будет фамилия — адресок Балакирев сам добудет.
Рыба на Камчатке идет, считай, круглый год, кроме двух-трех зимних месяцев, а это, значит, круглый год икра, круглый год балык, круглый год вязкий, тающий во рту слабосол, круглый год закатанные в банки нежные ломтики лосося — круглый год деньги.
Поначалу идет нерка — рыба некрупная, кровянисто-алая, жирная, воспитанная, за яркое мясо ее зовут красницей, либо красной, потом идет чавыча — это тетя уже солидная, самая солидная из лососей. Выглянет иногда тетя из реки — оторопь берет, ноги сами прочь от воды несут, килограммов по сорок дурищи гуляют, мощи необыкновенной, если втроем по команде лупанут хвостами — вода из берегов выплескивается. У сорокакилограммовых рыб силы — на два центнера.
Чавыча берет на блесну. Из лососевой породы только две рыбы берут на блесну — чавыча и кижуч. Кижуча поймать проще — он меньше, слабее, а чавыча — если экземпляр, конечно, достойный — рыбака в воду с берега запросто сдергивает, может обкрутить леской по самое горло, поиздеваться, утянуть на дно, там дать малость раскиснуть, а потом полакомиться — серьезная рыба чавыча. Мясо у нее — высший сорт, даже лучше, чем у красницы, а вот икра порою бывает мелкая, селедочная какая-то и невкусная. Для других, может быть, вкусная, а для Балакирева не очень, он в икре разборчив.
Балакирев ходил по двору, помыкивал под нос неведомую песенку — мотивы Балакирев всегда сочинял сам, на ходу, недаром фамилия у него была музыкальная, композитор такой был — Балакирев, может, если Балакирева научить играть на барабане иль флейте, из него какой-нибудь музыкант и получится — оркестрант из городского ансамблика, что в кинотеатрах развлекает публику, либо ресторанный солист, но сам Балакирев считал — вряд ли из него что получится, а такие мелодии, как сочиняет он, кто угодно, даже корова, сумеет сочинить, — ходил он, значит, по двору и думал о рыбе. Вообще-то не о рыбе, а о разном, так сказать, но все равно мысли к рыбе сами по себе возвращались.
Не рыбу надо брать за жабры — рыбаков. Вот только где их найти, короедов этих?
Во двор заглянул Крутов. Аккуратно затворил за собою калитку, оглядел внимательно улицу, словно боялся, как бы кто следом не вкатился.
— Как дела, Петрович? — сощурившись, глянул на добычу Балакирева, отсекая двух крупных, синевато-блестких, будто выкованных из дорогого металла чавыч от мелкого гольца — рыбы хотя и лососевой, но сорной и даже вредной: голец всегда за лососем тянется, поедает выметанную икру. Вот какая рыба-паразит этот голец, хоть трави под корень все его племя, если б не голец — лосося было бы в два раза больше.
А впрочем, может, и нет — кто знает, природа мудра, лишних винтиков у нее не случается, если для чавычи уготована эта вот вошь голец — значит, так и надо, значит, не вся икра должна обращаться в мальков, часть ее обязана скисать в гольцовых желудках. Две чавычи — норма, Балакирев взял добычу согласно закону, купил лицензию на двух чавыч, две чавычи и добыл, если было бы три — рыбинспектор Крутов оштрафовал бы Балакирева. Несмотря на то, что с Балакиревым они дружат, вместе ходят в тайгу, с «лесными братьями» — браконьерами бьются, хвори себе зарабатывают: то радикулит, то головную боль, то резь в желудке, но дружба дружбой, а служба службой.
Раньше, до Крутова, в поселке инспектор был — всех устраивал! С каждого дома брал оброк — двадцать пять рублей, деньги вносил в служебную кассу — план, так сказать, выполнял, — и никого не штрафовал: кто что хотел, тот то и ловил. Сколько надо, столько и ловил.
— Дела не у нас, дела в Петропавловске, — наконец отозвался Балакирев, поднял на стол одну из чавыч, вырезал нежные красные жабры, но выбрасывать не стал, положил рядом, поднес ко рту костяшки пальцев, по-ребячьи пососал их.
— На блесну брал? — сочувствующе спросил рыбинспектор.
— По-другому неинтересно, — Балакирев сплюнул на траву кровь.
Чавычу выводить из воды нелегко, ее, заразу, надо обязательно положить на бок,
