а времени всего секунда прошла. Ничего не изменилось.
Постоял я немного, подышал и стал пробираться через толпу.
Все видные люди возле графа собрались, представляются. Выстроились, те кто поважнее — вперёд. Мой босс где-то в серединке болтается, затёрли его. Это дома он важный до невозможности, а здесь один из многих.
Матвей, смотрю, возле него отирается, охраняет. Ну и что в таком месте случиться может? Разве что один из этих богатых старикашек пырнёт босса лорнетом. Или на ногу наступит.
Воспользовался я суетой и бочком проскользнул в коридор. Вроде как нужник поискать.
Нашёл. Не зря изучил план здания. Мне его Матвей дал накануне. Капитан хотя и гад, и меня видеть ему поперёк организма, а дело своё знает.
Так что найти нужное место просто оказалось.
Зашёл, там никого. Конечно, все в зале собрались. Кто такое пропустит? Только тот, у кого дела поважнее.
Через полминуты услышал я шаги по коридору. Потом дверь прошелестела, открылась. Вошёл кто-то. Я глянул— да. Это он, его высокородие заместитель полицмейстера собственной персоной. Весь блестящий, в мундире, орденах и аксельбантах.
— Здравствуйте, — говорю, — Викентий Васильевич.
Он зыркнул на меня — узнал, подошёл ближе, буркнул:
— И тебе не хворать, стажёр. Давай, докладывай, времени у нас пять минут.
Набрал я воздуха побольше, начал рассказывать: как с Альфридом познакомился, как карету грабили, как в карты играли на деньги.
Он послушал, покивал, рукой махнул:
— Знаю, знаю. Развернулся ты, стажёр. Во вкус вошёл, студентишко столичный, книжная твоя душа. Весь околоток на уши поставили. Смотри, допрыгаешься до каторги. Знаешь, сколько ко мне на стол донесений легло? Всё про ваши художества. Кто только не доносит про вас. Недавно месье парикмахер лично прибегал, с доносом, еле выгнал — со всем почтением. Не могу я вечно тебя прикрывать, с шайкой твоей.
— Ваше высокородие, — говорю, — вы же сами велели не стесняться…
Он вздохнул тяжело, кивнул — чего уж там.
— Давай, давай, не тяни. Мой гоб у двери стоит, амулет запустил, время, время! Пока амулет работает, никто нас не найдёт.
— Докладываю. По общинам инородов есть зацепка — небольшая. Община эльвов магию применяет, но закон, по слухам, не нарушен. Боятся. Единственная ниточка — есть сведения, что женщину-полукровку отправили в постель к Филинову. У него мотив против эльвов — они ему бизнес на корню рубят. Мотив есть у его жены — ревность. К тому же у неё характер подходящий — людей не любит, а уж нелюдей — тем более.
— Продолжай, — зам полицмейстера нахмурился, лоб почесал.
— Эти ниточки я сейчас разматываю. Стараюсь быстрее, но я только начал.
— Что по эльву твоему, как его — Альфрид?
— Он подозреваемый номер один. Очень уж типаж подходящий. Злобен, нелюдим, в гневе способен к насилию.
— Но? — бросил начальник. — Чего тянешь тогда?
— Сомневаюсь я. Никаких доказательств нет, и мотив неточный.
— Что значит — неточный? Он же из эльвов, магические штучки — это по их части.
— Это да. Мотив у него — преступление на почве страсти. Но — на почве страсти убивают сгоряча, чем попало. Кто же свою зазнобу в лес поведёт, станет круги вырисовывать?
— Кто знает, — буркнул Викентий Васильевич. — Эти эльвы со странностями все. Давай, возьмём его, и в подвальчике уже спокойно раскрутим.
— Нет, нельзя его сейчас брать. Он много знает, а если возьмёте, все ниточки оборвутся.
— Ладно, — нехотя сказал шеф. — Что ещё?
— Ещё мотив есть у самих эльвов. Настоящих. Одна версия у меня есть, но слабая — может, они не стерпели, что Филинов с их полукровкой дурно обошёлся? Или, может, не стерпели, что она к нему в постель легла? Да он ещё лес здешний вырубает со всем удовольствием. Вот и убили девушку своим способом — магией. Кто ещё так может? Заодно и Филинову нагадили — прямо под окнами.
Заместитель полицмейстера глаза выпучил, поглядел на меня не мигая секунд десять. А потом захохотал, аж затрясся весь.
— Да ты что, стажёр, с луны свалился?! Шутник, едрить твою в коромысло! Надо же такое удумать!
— А что такое, — говорю, — чем не версия?
Отсмеялся он, слёзы вытер, а сам покраснел весь — так развеселился.
— Фух-х, стажёр. С тобой не соскучишься. Если сказать больше нечего, так не выдумывай.
— Что ж так сразу — не выдумывай? — я даже обиделся чуток.
— А то, — веско произнёс шеф. — Эльвы не убивают. Никого, никогда. Это каждому ребёнку известно.
Я аж рот раскрыл. Ничего сказать не могу. Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу… Каждый ребёнок знает — здесь. А Димка Воронков не в теме. Ой, блин…
— Виноват, — говорю, — пошутил неудачно. Тогда вот ещё что: есть одна зацепка, но не чёткая.
— Это какая? — спрашивает шеф, а сам на часы смотрит. — Говори, не тяни.
— Узнал я, что в городе есть авторитет… важный человек среди криминальных элементов. Прозвище — Рыбак. Никто не знает, кто он, где живёт, но все его боятся. И ниточка у меня протянулась к нему до борделя, где "невинные лилии" работают. Проститутки эльвийских кровей то есть.
— И что? — мрачно бросил шеф. Веселье его как рукой сняло.
— А то, что девки эти под ним ходят. Если бы одна из них пропала, а её убийц искали из мести, я бы услышал. Но никто ничего не говорит и о мести за девку мёртвую не поминает. А ведь Рыбак этот очень мстительный тип. Нас в фонарями по всему городу ищут за то, что мы его карету подломили.
— Погоди, погоди, как — его карету? — впился в меня шеф. Смотрю, а он аж вспотел весь, лоб бисеринами пота покрылся. — С чего ты взял, что его? У этого борделя владелец имеется.
— Может и есть владелец — такой же, как в лавочке купца Алтуфьева, — говорю. — Подставной. А я своими ушами слышал, что все девки нашего города под Рыбаком ходят. И денежки эти наверняка его, Рыбака.
Посверлил он меня глазами, подумал. Лоб ладонью утёр.
— Ладно. Крути своего Филинова. Да не задерживай. Времени всё меньше. Его сиятельство граф здесь надолго не задержится, а нам до его отъезда убийцу поймать — дело чести. Хоть в лепёшку разбейся, а найди доказательства. Хотя бы непрямые. А что с Рыбаком…
Шеф помолчал, вздохнул тяжело, бровями прикрылся.
— Этого в работу возьми, но смотри — не зарывайся! Если он такой резвый, как ты говоришь, оглянуться не успеешь, как перо в бок получишь, и концы в воду. Лучше полукровку своего тряси, да посильнее. Где он, кстати?
— Прячется.
