Книга Моя чужая жена - Ольга Карпович

Море мерно шумело, тихо плескалось о деревянные борта лодки. Солнечные блики вспыхивали и гасли на легкой зеленоватой ряби. В синем бесконечном небе плавился солнечный диск. Пахло нагретым воздухом, солью и еще чуть-чуть хвоей с берега. Аля, откинувшись на борт лодки, запрокинула голову. Солнце закружилось над ней в бешеном южном танце. Она почувствовала, как в уголках глаз вскипают слезы, и смежила веки.

Потом Аля долго смотрела на Митю из-под ресниц. Тот сидел на корме, греб сильно и уверенно. Узкие весла мерно двигались. Под дочерна загоревшей кожей Митиных рук вздувались мускулы. Лица его Александра почти не видела из-за яркого, бьющего прямо в глаза света. Лишь темный силуэт на корме — смуглая, в мелких капельках пота широкая грудь, откинутая назад гордая голова, сильные руки, босые ноги под закатанными штанинами светлых летних брюк. Она кожей чувствовала его взгляд, ощущала, что он смотрит на нее, смотрит пристально, не отрываясь. И Аля медленно улыбнулась ему счастливой безмятежной улыбкой.

Как доехали в тот вечер до Ливадии, добрались до приморской дачи, на которой поселили Митю представители принимающей стороны кинофестиваля, Аля совсем не запомнила. Выйдя из ресторана, Митя сразу же остановил такси, усадил Алю в машину, властно, ни о чем не спрашивая, назвал водителю адрес. Всю дорогу они молчали, впрочем, Аля и не расслышала бы тогда его слов, слишком уж сильно колотилось в груди сердце.

Автомобиль остановился у увитых диким виноградом ворот, и Митя, не говоря ни слова, повел ее через сад к укрытому среди акаций белому дому. Над деревьями нависло горячее черное южное небо, остро и пряно пахли цветы в саду, гремели цикады в сухой, выжженной солнцем траве. Аля опасливо ступала по незнакомой, усыпанной гравием дорожке, и Митя взял ее под руку. Она вздрогнула всем телом, ощутив прикосновение его кожи, такой горячей под белоснежной рубашкой. И Аля крепче вцепилась в Митину руку, не отпуская, не собираясь рисковать ни мгновением неожиданного счастья.

– Не зажигай свет, — попросила она, когда вошли в дом.

И Митя ответил совсем рядом, одними губами:

– Хорошо.

И вот уже эти губы прижимаются к ее губам, и разливается по всему телу теплая волна. И черное платье скользит вниз, и Аля переступает через него босыми ногами. И невидимые сильные руки осторожно поднимают ее в воздух, и вот она уже прижата к горячей груди.

– Какая ты легкая, — хрипло шепчет Митя.

И от его приглушенного голоса бегут мурашки вдоль позвоночника. Митя прикасается к ней, и каждая ее клеточка отзывается навстречу ему, и тело делается податливым и гибким. И вот он поднимает ее на руки и несет куда-то в плавно покачивающуюся темноту.

Утром Аля проснулась чуть свет и долго боялась открыть глаза. Горло сжал липкий ужас — что, если Мити не окажется рядом? Если он опять передумал, испугался самого себя, понял, что зашел слишком далеко? Что, если за ночь он успел покинуть дачу, уехать из Крыма, скрыться неизвестно куда? Не разжимая век, она протянула руку, нащупала рядом теплое плечо и только после этого открыла глаза.

Неяркий утренний свет проникал в комнату сквозь легкую кружевную занавеску. Аля увидела совсем рядом спокойное Митино лицо, сомкнутые веки, черные ресницы, смуглые впалые щеки, губы. Она потянулась и дотронулась до краешка его рта кончиком мизинца. Темные брови дрогнули, и Митя, не просыпаясь, отвернулся. Аля чуть слышно рассмеялась, откинувшись на подушку. Счастье было таким полным, кружащим голову, что страшно было даже подумать о нем, осознать, что произошло.

Редников жадно вдыхал соленый морской воздух, расправлял под оранжевым солнцем уставшие от гребли плечи и ощущал впервые, кажется, за много лет радостное биение жизни во всем теле. Это странное чувство полной отрешенности и эйфории казалось особенно пронзительным, чуть горчило на губах. Может быть, потому, что он точно знал — это не навсегда. Удалось вырвать у жизни несколько мгновений, и нужно наслаждаться ими, вдыхать полной грудью и стараться не думать о той минуте, когда придется снова разжать руки и выпустить собственное бьющееся в ладонях счастье в темную морскую глубину.

Аля пошевелилась, приоткрыла глаза и тихо прошептала по-французски:

– Elle est retrouvé…[6]

– Что? — не понял Редников. — Говори по-русски, пожалуйста.

– Ее обрели… — мечтательно повторила Аля.

Затем приподнялась, посмотрела на него уже более осмысленно и с улыбкой объяснила:

– Вечность. Солнце, слитое с морем.

Белая рубашка Редникова, в которую была одета Аля, съехала с ее плеча, обнажая сияющую под солнцем кожу. Ветер бросил выгоревшие белые пряди на Алин лоб. И Дмитрий, повинуясь мгновенно вспыхнувшему желанию, которое он не должен был больше сдерживать, оставил весла и опустился на дно лодки рядом с ней.

– Почему вечность?

Она прислонилась к его широкой надежной груди, капли морской воды покатились по спине, и сладкая дрожь пронзила тело.

– Мы останемся в вечности, ты и я, навсегда… Наши мысли, наша любовь никогда не оборвется… Неужели ты этого не чувствуешь? — шептала Аля между поцелуями.

– Чувствую, — выдохнул Митя.

И, прежде чем окончательно отдаться солнечному водовороту, успел еще подумать: «Вечность… Нет, ничего такого не ощущаю…»

Вечером позвонили из Союза кинематографистов. Равнодушный высокий голос, непонятно даже, женский или мужской, сообщил, что для Редникова оставлена бронь на завтрашний самолет в Москву. Дмитрий Владимирович успел забыть о том, что сам распорядился заказать для него билет: не хотел болтаться в Крыму без дела после закрытия фестиваля, думал встретиться в Москве с сыном, помочь в работе над отснятым материалом.