деле каждого приходящего приветствовал: «Радость моя, Христос воскресе!» — но перед этим-то он три года на камне простоял… Но этот аргумент означает, что вообще ни у кого из христиан нет права на радость о Христе. Пока, мол, не простоишь три года на камне — не имеешь права на радость! Но радость-то у нас не о наших чемпионских успехах. От них пользы мало — «закон ничего не довел до совершенства» (Евр. 7,19). Радость христианина — о Боге, дарующем спасение. И если мы не научились радоваться Евангелию, — то и никакие посты и кафизмы не подарят нам православящую радость.
Да, с некоторыми людьми, проведшими в православной среде несколько лет, происходят физиологические изменения: потихонечку у них атрофируются те лицевые мышцы, которые обеспечивают подъем уголков губ вверх. Сила притяжения вкупе с постоянной памятью о своих грехах и о бренности жизни сей оттягивает эти самые уголки вниз. Улыбаться становится трудно и непривычно. «Храм — не место для смеха!» Это верно. Но храм и Церковь — не одно и то же. И то, что неприлично в храме, оказывается вполне допустимо для церковного человека вне него.
Впрочем, и в храме иногда не удается обойтись без улыбки. А как еще, скажите, реагировать на пылкие слова такой, к примеру, проповеди: «Протестанты отрицают иконы, Божию Матерь, святых, мощи, ангельскую иерархию, демонов — в общем, все, что нам дорого!»
А за пределами храма отчего же и не улыбнуться… Грусть-тоска совсем не должны считаться видовым отличием православного христианина.
Вообще, прежде чем обожиться, надо попробовать очеловечиться. В попытке перепрыгнуть именно через эту ступеньку св. Ириней Лионский (II век) видел грех первых людей: не став еще людьми, хотели стать богами.
Об этом же книжный анекдот от о. Иоанна Охлобыстина. «Скажите, — вопросил отца Савву молодой послушник, — можно ли спастись?» — «Практически невозможно, — ответил тот. — Но стоит попробовать». — «С чего же начать?» — продолжил расспросы послушник. — «Позвони маме», — посоветовал отец Савва.
Улыбка в церковном мире уместна просто потому, что Церковь — это мир людей. У людей бывают разные представления о том, что остроумно, а что нет, что достойно улыбки, а что — плача. Но это спор о вкусах, а не о догматах.
В ЗАЩИТУ НЕ-ПРОСТОТЫ, ИЛИ О ЕРЕСИ ГНОСЕОМАХИИ
Преподобный Амвросий Оптинский некогда сказал золотые слова: «Где просто, там Ангелов со сто…»
Но эти слова не про нас. Тогда, полтора века назад, вокруг был православный мир, православная школа, государство, семья. У каждого под рукой был добротный хлеб — жизнь своего прихода. Захотел большего — поезжай в ближайший монастырь. А богословие было этаким интеллектуальным пирожным, излишним и не связанным с реальной жизнью и ее проблемами.
Сегодняшний мир ежедневно обращает к христианам тысячи вызовов. И человек, который не воспитан в традиции религиозной мысли, оказывается беззащитен. Он не сможет отличить подлинное от подделки и, даже имея подлинное, не сможет передать его своим детям. Так что сегодня где просто — там ересей со сто. Так и в самой церковной среде, а уж тем более в светской.
Православие становится интересным, привлекательным для тех людей, у которых есть вкус к сложности, вкус к мысли, вкус к самостоятельности, умение плыть против течения. Поэтому давайте перестанем воспроизводить на уровне приходских пересудов и в церковных изданиях все эти привычные хулы из позапрошлого века по поводу интеллигенции, которая Россию продала. Любому, кто от имени Церкви начнет мусолить тезис о том, что от учености и книжности всякие, мол, следуют духовные беды, стоит жестко напомнить, что он цитирует апостольского врага. Именно: Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия (Деян. 26,24).
Люди, которые твердят о ненужности знания и образования, надеясь на свои духовные способности, становятся жертвой столь воспеваемого ими невежества. Их знаний не хватает даже на то, чтобы заметить еретичность своей позиции.
Гносеомахия — война против познавательных усилий человека — в Церкви считается ересью. «Они отвергают необходимость для христианства всякого знания. Они говорят, что напрасное дело делают те, которые ищут каких-либо знаний в Божественных Писаниях, ибо Бог не требует от христианина ничего другого, кроме добрых дел. Итак, лучше жить скорее попроще и не любопытствовать ни о каком догмате, относящемся к знанию», — передает преподобный Иоанн Дамаскин учение ереси гносеомахов (88-й в его каталоге еретиков)[277].
Гносеомахам в XVI веке хорошо ответил Эразм Роттердамский: «Вы спрашиваете, зачем нужна философия для изучения Писания? — Отвечаю: А зачем нужно для этого невежество?»[278]
А еще в IV веке им же отвечал святитель Григорий Богослов: «Поэтому-то и должны быть тобой избираемы лучшие люди: ведь едва ли кому-нибудь из людей средних способностей, даже если бы он и ревностно поборолся, довелось бы одолеть лучших людей. Но мне предстанут мытари и рыбаки, бывшие евангелистами. Ведь они, немощные в красноречии, весь мир словно сетью уловили своим простым словом и даже мудрецов поймали в свои рыбацкие сети, чтобы таким образом чудо Слова стало еще более [очевидным]. Причем этого мнения придерживаются многие, против которых обращена моя краткая, но предельно ясная речь. Дай мне веру одного из апостолов, [дай силу] не иметь денег, дорожной сумы и посоха; быть полураздетым, не иметь сандалий, жить одним днем, быть богатым только надеждой; быть неискусным в словесном мастерстве; быть тем, о ком нельзя подумать, что он скорее льстит, [чем говорит правду]; [дай силу] не углубляться в исследование чуждых учений. Пусть явится кто-нибудь, обладающий такими достоинствами, и я приму все: не имеющего дара слова, позорного, незнатного, волопаса. Ведь [праведный] образ жизни покрывает [внешние] недостатки. Будь ты одним из таковых, и, хотя бы ты был ловцом лягушек, тогда мы вознесем тебя к ангельским хорам! Так покажи мне хотя бы что-нибудь одно! Но разве ты очищаешь от демонов? изгоняешь проказу? мертвого воскрешаешь из гроба? разве ты сможешь прекратить паралич? Подай руку страждущему и прекрати болезнь! Только так ты сможешь
