– Нестор Васильевич, вы ли это?! Вот уж не чаял! Рад, душевно рад. Какими судьбами у нас тут?
Загорский посмотрел на него внимательно: мы знакомы?
– Нет-нет, лично не знакомы, – поспешил откреститься Сбитнев, – но кто же из профессионалов не помнит Загорского? Вы образец, эталон, вы воплощение сути нашего дела, мы все должны пример с вас брать. Во всяком случае, все, кто еще остался, – добавил он чуть тише.
На этот раз пришло время оглядываться по сторонам Нестору Васильевичу.
– Я бы просил вас не нарушать мое инкогнито, – сказал он хмуро. – Я, видите ли, не оперная дива и не стремлюсь к лишней славе.
Еще бы, подумал Сбитнев, сколько ты большевиков да эсеров в свое время отправил в крепость и на каторгу – страшно сказать. Он и не сказал, просто пригласил и Загорского, и спутника его к себе в кабинет. Но перед этим заметил интимно:
– Рискуете вы, Нестор Васильевич! Прямо так, без повестки, самому явиться в угро – это надо великой смелостью обладать.
– Ну, я же не в ЧК пришел, – нахмурился Загорский. – И рисковал я не слишком. Я навел справки и узнал, что часть людей из старого сыска до сих пор служит в московской уголовке. Для этих людей имя Маршалка – не пустой звук.
– Ну, у нас не только старая гвардия служит, – возразил Сбитнев. – Могли попасть и на кого-нибудь из нового набора, на кого-нибудь из этих… революционных матросов, – и Сбитнев брезгливо покривился.
На это Загорский холодно отвечал в том смысле, что с матросами он вел бы совсем другие разговоры, а Сбитнев явно матросом не является. Так что поднимать шум не в его интересах.
– Психология, понимаю, – кивнул Иван Андреевич и, указав гостям на стулья, поплотнее закрыл двери.
* * *
Первое, что увидели Загорский и Ганцзалин, зайдя в кабинет, был корпевший над листочком Херувим. Он поднял на вошедших голову и вздрогнул. Глаза у него сделались одновременно жалобные и ненавидящие, и глаз этих он теперь не отрывал от помощника Загорского.
– Хэй Лубин? – удивился Загорский. – Вот уж, действительно, на ловца и зверь бежит.
Сбитнев сделал стойку: они разве знакомы? Загорский уклончиво отвечал, что встречались как-то и, в свою очередь, поинтересовался, что делает китаец у Ивана Андреевича.
– С повинной пришел, – отвечал Сбитнев. – Признание в убийстве.
– В убийстве? – поднял брови Загорский. – Не по делу ли Гуся, случайно?
Сбитнев отвечал, что именно по нему, а про себя тоскливо подумал, что при новой власти о служебной тайне остается только мечтать: мир не видел более болтливой публики, чем пришедшие к власти пролетарии. Не зря на своих собраниях они языками чешут по шесть часов. Но ладно бы только на собраниях – кто и когда разболтал Загорскому о деле Гуся? Нет, конечно, про Гуся он мог в газете прочитать, но что китаец связан с Гусем? Откуда?
– Успокойтесь, – сказал Загорский, видя его тревогу, – про Гуся и Херувима мы знаем, потому что проживаем в известном вам доме Гребенщикова на Никитском бульваре.
– Не может быть, – удивился Иван Андреевич, – тогда мне бы надо вас тоже как свидетелей допросить.
И засмеялся подобострастно, показывая, что это, само собой, просто шутка. На шутку Загорский никак не отреагировал, но наклонился над Херувимом и сказал, глядя на него крайне внимательно.
– Так значит, это ты убил Гуся?
– Убил мало-мало, – отвечал Херувим. – Гусь убил, кулица убил, свинья убил – усех убил.
Загорский хмыкнул и спросил у Сбитнева, точно ли он уверен в виновности Херувима.
– Да как не быть уверенным, – загорячился тот, – сам ведь пришел. А ну, любезный, покажи свое признание.
Иван Андреевич отобрал у Херувима листок и вгляделся в него. Но чем дольше он вглядывался, тем растеряннее становилась его физиономия. – Что за чертовщина, – наконец сказал он. – Ничего не понимаю.
Загорскийв свою очередь забрал листок уже у Сбитнева и пробежал его глазами. Потом пожал плечами.
– Что-то странное. В первый раз вижу такие иероглифы. Немного похоже на головастиковое письмо, но не оно, конечно. Какие-то пиктограммы.
– Какие пиктограммы, какие иероглифы? – взорвался Иван Андреевич. – Я ему по-русски велел писать!
На это Нестор Васильевич холодно отвечал в том смысле, что китаец и говорит-то по-русски с трудом, не то что признания писать. Разумеется, это должны быть китайские иероглифы. Но на иероглифы это мало похоже.
– Ты что тут накалякал, мерзавец? – накинулся Сбитнев на Херувима. – Как это прикажешь понимать?
Тут слово взял Ганцзалин, который через плечо хозяина успел разглядеть написанное.
– Это не пиктограммы и не иероглифы, – сказал он сухо. – Это рисунки. Он неграмотный, Херувим. Читать-писать не умеет, нарисовал. Вот это, – он ткнул пальцем в худого человечка, – сам Херувим. Вот это он идет в квартиру к Зое Денисовне. Вот его встречает Манюшка. Вот они разговаривают. Вот Херувим жалуется, вот он кричит, вот угрожает. Вот это Манюшка сбегает от него к хозяйке… Все понятно.
После такого объяснения, действительно, пляшущие человечки Херувима стали гораздо яснее. Впрочем, кое-какие вопросы еще оставались.
– А почему ты убил Гуся? – спросил Нестор Васильевич. – Ревновал к Манюшке или из-за денег?
– Левновал мало-мало, – с готовностью отвечал китаец. – Мало-мало сильно левновал, исё деньги блал.
– То есть убил из-за ревности, а деньги решил взять уже после убийства, – резюмировал Сбитнев.
– А зачем тебе деньги? – спросил Загорский. – У тебя ведь были драгоценности, брильянты…
При этих словах Херувим грустно поник головой.
– Блянты уклали, – отвечал он грустно. – Нет блянтов больсэ. Надо было Манюску Санхай везти, уклал у Гуся деньги. Усё лавно Гусь мёлтвы был. Я увидел – Гусь мёлтвы, никого нет, ходи к нему, деньги бели-бели.
– Ничего не понимаю, о каких брильянтах речь? – воскликнул Иван Андреевич, почуяв, что творится что-то неладное.
Загорский только отмахнулся нетерпеливо.
– Из твоих последних слов, – сказал он, – вытекает, что ты увидел Гуся уже мертвым, то есть после того, как его кто-то убил.
– Мелтвым увидел, – кивнул Херувим. – Деньги мало-мало бели, усё лавно тепель не нуцзно.
– Так, значит, это не ты его убил? – спросил Загорский, блеснув глазами. – Тогда кто же?
Херувим застыл на месте, побелел, заморгал глазами.
– Хелувим мало-мало убил, – начал он неуверенно. – Гусь убил, кулица убил, свинья убил…
– Тебя заставили, – перебил его Нестор Васильевич, – тебя запугали и заставили прийти с повинной. И я, кажется, догадываюсь, кто мог это сделать. Аметистов и Буренин, не так ли?
Тут уже настало время побледнеть Сбитневу. Загорский и про Буренина с Аметистовым знал – дело выходило совсем неважным.
