И вой не вой, а луна будет лить свой холодный серебряный свет. Луна будет литься в волчьих глазах, в узких вертикальных зрачках, литься тягуче и сладко, как отравленная вода Виросы.
Белая луна достигла сегодня своего апогея. И с каждым последующим днем она будет понемногу убывать, таять, чернеть… до тех самых пор, пока в ночном небе не останется только смутно угадывающийся силуэт — круглый незрячий глаз, бессильный разглядеть хоть что-то, творящееся на грешной земле. Таков закон, таков древний цикл. Таков процесс жизни, который необратим и оттого особенно страшен. За пиком силы следует пик бессилия.
И с каждым новым восходом луны, по капле утрачивающей себя, Карл будет терять нечеловеческое зрение, с помощью которого способен видеть даже то, что скрыто. Постепенно станет утрачиваться резкость, четкость, острота — до тех самых пор, пока над головой не поднимется темная, слепая луна.
В тот сакральный миг волк полностью ослепнет вместе с нею.
* * *
Бессонница сделалась уже закономерностью, досадной закономерностью.
Она начинала оставлять на челе характерные следы усталости, насилу исчезающие поутру и категорически неприемлемые для премьера.
Сегодня же ко всем прочим причинам ночного бодрствования, будто и без того их было недостаточно, добавилась новая. Уже за полночь открыв заветную дверь спальной комнаты, Кристофер едва не лишился чувств прямо на пороге.
На низком стеклянном столике у изголовья кровати сияли белые лилии.
Весенние лилии так восхитительно ароматны — они просто созданы для украшения опочивальни. Но вот незадача — Кристофер с трудом переносил слишком сильные запахи. Конечно, аристократ всем сердцем любил лилии Ледума, но иногда любовь может сделаться невыносимой, не так ли?
За целый день приторно-сладкий аромат успел пропитать помещение насквозь, как липкий крем пропитывает слои торта. Тяжелый запах в ночи будил в душе какие-то тревожные, мучительные чувства, он въелся в стены и плотные портьеры, прилепился к драпировкам, просочился в нутро атласных подушек, в расшитые серебром полотняные простыни. Он был повсюду. Густой одуряющий запах этот будто прилип к коже, покрыл ее непроницаемой пленкой. Даже укрывшись с головой, Кристофер различал, как пряный аромат развязно лезет под покрывало, заползает под кожу, беззастенчиво проникает внутрь. Неясные волнения заполняли самые сокровенные глубины существа — и медленно, но неотвратимо растворяли, как смесь кислот растворяет металл. Невнятные, но совершенно неотвязчивые, ощущения не давали покоя.
Как известно, ярко-белая лилия являлась главным символом лорда Ледума. Изысканный и откровенный цветок был изображен на его вензеле, личном гербе и гербе города, а одна такая лилия всегда дивно цвела в кабинете правителя, придавая рабочей атмосфере малую толику раскрепощенности. Известно также, что символом лорда Аманиты считалась темно-красная, рубиновая роза.
И, как роза и лилия спорят меж собою за звание госпожи всех цветов, как рубин и алмаз соперничают за титул самого могущественного среди драгоценных камней, так испокон веку Аманита и Ледум яростно и самозабвенно делили власть над Бреонией.
Воистину, знаки и символы порой говорят громче слов.
Противостояние рубина и алмаза, пламени и льда. Извечное соперничество двух столиц… будет ли этому конец? Будет ли достигнуто равновесие?
Принесенные по приказу правителя, гербовые лилии очевидно символизировали его благоволение, что должно было, по-хорошему, обрадовать премьера до полусмерти. Но успевший близко узнать лорда аристократ не торопился с радужными выводами.
Если убрать подоплеку политического официоза, на языке цветов белая лилия означала связь с божественным и проявление его в человеке: чистоту, невинность и целомудрие. Это были общеизвестные, имеющие широкое хождение трактовки, а получившему отменное образование Кристоферу были знакомы и другие, не столь прекраснодушные и позабытые теперь смыслы. В древние времена лилия являлась олицетворением притворства и вероломности, порока, скрывающегося под маской добродетели и почти неотличимого от нее.
Была и другая версия, совсем невероятная. Издавна язык цветов использовали для тайного выражения чувств, в тех случаях, когда о них нельзя или нежелательно было говорить открыто. Возможно ли, что лилии — присланы от чистого сердца в качестве… извинений? Нет, уж в это совершенно невозможно поверить. Кристофер вдруг ощутил, как сердце болезненно сжалось в груди. После того, как правитель так долго изводил его своей холодностью, любой жест от него казался очередной какой-то насмешкой.
Так какое же значение имел в виду лорд Эдвард? Оставалось лишь теряться в догадках.
А может и вовсе, зря он задумался о языке цветов так глубоко, и правитель послал их лишь с тем, чтобы сообщить, что желает видеть официальную лилейную вышивку на одеждах своего премьера? Ну так он уже отдал все распоряжения портным.
Время приблизилось к четвертой страже: вот-вот начнется большой час быка. Нет, уснуть решительно не получалось. Да что там, просто находиться рядом с цветами не получалось: кровать утопала в их аромате. Жестокий, властный аромат этот скрывался под изысканным пологом, собирался под широким ниспадающим покрывалом из муслина. Ядовитые лунные лилии лишали разума. Ядовитые лунные гербы лишали воли, леденея прямо над его головой.
Вздохнув, Кристофер поднялся и накинул вечернее одеяние из черного шелка. Серебряная вышивка змеилась по тонкой ткани, длинные ажурные полы небрежно волочились за аристократом по полу, словно шлейф. Наборный художественный паркет из редких сортов дерева бессовестно скользил под ногами, как в лучших танцевальных залах. Мягкая обувь на каблуке позволяла в полной мере почувствовать легкость и невесомость, насладиться приятным ощущением свободы движения.
Достав металлический портсигар, одну за одной премьер курил тонкие, ломкие сигареты, кусая длинный янтарный мундштук. Снова и снова отдаваясь дурной привычке, пытался он перебить вездесущий аромат цветов горьким табачным дымом, кутался в его большие змеиные кольца, но всё напрасно.
Ночь уже пошла на слом, а Кристофер так и не сомкнул глаз и почти сошел с ума от головной боли; стало отчетливо ясно — нужно что-то делать.
Набухшие снежной белизной цветы светились в полумраке. Будто насмехаясь над его страданиями, они магнитом притягивали взгляд. Вытащив высокие стебли из прозрачной вазы, аристократ распахнул створки стеклянных дверей, которые вели на просторную террасу, и вышел из насквозь прокуренной спальни на воздух. Пронзительная ночная свежесть мгновенно протрезвила его, выветривая из головы привязчивый цветочный хмель и ноющую боль в висках. Однако, ощущение отравления осталось.
Вдруг, поддавшись внезапному порыву, Кристофер наклонился к перилам и охапкой выбросил злосчастные цветы наружу!.. с сожалением наблюдая, как они растворяются в темноте, споря в красоте со звездами.
Ночь оказалась удивительно светла, что было для Ледума редкостью. Абрикосовая луна висела над городом, хорошо обозреваемым с высоты дворцовых башен, и мягкий свет ее сочился сладостью. Серебряное свечение заливало город до краев, как черненую чашу. Наступила самая середина лунного месяца — пятнадцатые лунные сутки, священный час полнолуния. Скоро, совсем скоро луна пойдет на ущерб, но сейчас… пришло особое время. Мистическое время, когда влияние ночного светила на драгоценные минералы, да и на все субстанции, включая кровь, особенно сильно.
