Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
Кажется, я заснула.
Очнувшись, выглянула в окно. В трещине между домами тонул закат. Они еще чем-то гремели. Вскоре зашли в комнату.
— Не спишь?
Я покачала головой.
— Грязь какая-то, ватки нет, чтобы через ватку набирать?
— Где ты тут грязь видишь? Все стерильно. Вмажешь его, Макс?
Ольховский сел в кресло, Митчелл уселся на корточках в дверном проеме и наблюдал за происходящим. Ольховский со страдальческим выражением закатал левый рукав рубашки и погладил свою оголенную руку.
— Что теперь? — он, казалось, тоже был в замешательстве, потому что раньше только смотрел, как это делается, но никогда не кололся.
— Руку перетяни ему!
Макс снял с себя широкий кожаный ремень и затянул его на руке Ольховского, выше локтевого сгиба.
— Вздулись. Водки принеси, — обратился он ко мне. — Там, в кухне, на столе стоит.
Я принесла ему целый стакан. Макс сделал несколько глотков, намочил пальцы и смазал место на руке, куда собирался колоть.
Макс взял шприц и скоро, не колеблясь, воткнул в руку Ольховского.
— Попал, нет? Кровь должна быть, если попал.
Он потянул поршень на себя, и в шприце появилась темная фиолетовая кровь.
— Есть кровь.
— Ну, с богом!
Макс почему-то очень торопливо вводил жидкость, отчего на руке Ольховского тут же вздулся пузырь, выше того места, куда он колол, и становился он все больше. Макс запаниковал и больше вгонять не стал. Он так же торопливо выдернул иглу. По руке Ольховского хлынула фиолетовая кровь, она закапала на край кресла и на пол.
— Кровь венозная, а я было подумал, что в вену не попал, испугался. Вытри с него кровь, пожалуйста! Ремень я ослабил, и вводил вроде медленно.
Митчелл равнодушно следил за его манипуляциями. Я плеснула в ладонь немного водки и стала стирать кровь с Андрюшиной руки. Теперь мои руки были в крови, и я ушла в кухню, чтобы их отмыть.
Когда я вернулась, Ольховский растирал вздутие. Голос Макса, раздававшийся из темноты, окреп и приобрел повелительный оттенок.
— А я что говорил? Ну, пузырь — не пузырь, а что-то попало, сейчас начнется. Только кресло кровью искапал.
Митчелл встал и подошел к Ольховскому. Тот уже откинулся на спинку кресла и ни на что не реагировал.
— Пошел приход. Ничего сделать сам не можешь. Вся комната в крови…
— Семь капель всего, я посчитал!
— Ну, давай теперь я тебя вмажу.
— Подожди, я хоть посмотрю, что с поэтом будет.
— А че с ним будет? Давай, тогда девчонку? Вмазать?
Митчелл глядел на меня своим стеклянным взглядом.
— Я не колюсь никогда. Не хочу.
— Выпей тогда. За компанию. Че, стремаешься?
— Да ну, Митчелл, мы и так рискуем с дозировкой, а пить это вообще никто не пробовал.
— Не гони беса. Я пробовал. Вставляет охуенно. Если че — вырвет — и все.
— Все равно рискуем. Это не тот «белый», с которым можно ошибаться в дозах, если хочешь себе проблем — валяй. Потом сам будешь думать, что с ней делать. Лучше, я не знаю, в десны втереть. Пусть капнет на палец и втирает. Это точно не убьет. Но, хуй его знает, потом что делать.
— Да ладно, хватит ссать. Ложку пусть оближет. Ложку ей принеси облизать.
Макс принес мокрую ложку. Митчелл подошел и подал мне ложку, как леденец:
— Возьми просто оближи. Да не бойся, маленькая, что ли?
Я лизнула.
— Да че ты ссышь? Оближи нормально. Вот, молодец. Сиди, сиди, а лучше ляг.
— Пусть лучше сидит. Вдруг блевать сейчас начнет.
Макс присел рядом и обнял меня за плечи.
Сначала ничего не было.
Потом вдруг — тысячи ледяных цикад. Вспышка где-то под диафрагмой — и все.
Дальнейшее я помню плохо, какими-то фрагментами.
Митчелл растирает мне стопу:
— Лежи, лежи.
У него в руках шприц.
Я закрываю глаза.
— А что будет, если она откинется?
— Да выбросим где-нибудь нахуй. Кто ее искать будет. Труп без документов.
— Митчелл, давай ей поменьше вкалывать. Оно тебе надо?
— Блядь, а как я буду знать, по сколько фасовать? Этот мудак от двух кубов что-то быстро очухался.
Я снова проваливаюсь.
Ползу по стенам. Пытаюсь найти туалет. Почему-то натыкаюсь на Кольчепу.
— Ты здесь?
— Здесь, здесь, ты чего? Туалет? Давай, я тебя проведу.
Потом меня рвет — рвет надрывно, от самого дна, мутные кольца прорываются сквозь мое тело, выплевывая в жерло унитаза мусорные образы соборов, дворов и каналов, как от водки — чистый желудочный сок со сгустками, похожими на сперму. В бреду галлюцинаций кажется, что я выхаркиваю сперму из самого своего нутра, смешанную с воспоминаниями, песней, вагнеровским голубоглазым гитаристом и губной гармошкой: «О, Mother, tell your children not to do what I have done!» Казалось, внутри хлопают все мои пустоты — желудок, влагалищная труба, пузыри, мочевые и плавательные, сердце и бог знает еще что.
Мне очень плохо, но я уже в сознании.
Я сижу на краю унитаза и включаю реле старой стиральной машинки.
Когда тиканье прекращается, я запускаю реле снова.
Дверь туалета вдруг открывается. Митчелл берет меня за подмышки и тащит на кухню.
Бледный Ольховский еле держится, прислонившись к дверному косяку.
Макс наливает в стакан водку:
— Пей!
— Нет, не могу.
— Дура! Макс, я буду держать, а ты лей. Музыку включите, а то, блядь, щас орать будет.
Митчелл крепко хватает меня за волосы и припечатывает мою голову к стене.
Я кричу.
«О тебе узнал я во вчерашнем странном сне», — звучит музыка из магнитофона.
Еще один удар.
— Да замолчи ты, сука!
Из носа течет кровь.
«Всё, что я увидел, будет вечно жить во мне».
— Че ты за хуйню опять включил!
Кровь горячая, течет по верхней губе, попадает в рот.
В ноздрях хлюпает.
Как в детстве. Я не выношу мыть голову. Не потому, что от шампуня щиплет глаза. Потому что, когда мама смывает пену, теплая вода заливает ноздри. Мне страшно и я кричу.
Но теперь я не кричу. Я только стискиваю зубы. Выскальзывают обрывки какого-то фильма о временах военной хунты в Аргентине.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
