Подкрепившись и запив бутерброды, чаем она продолжила:
– Я не хочу жить в квартире, которую ты называешь нашей, потому, что там все – твое. Там нет ни единого уголка, в котором мое вмешательство не нарушило бы гармонию! Твой чертов архитектурный замысел!
Выплескивая наболевшее, Настя встала и принялась ходить по крошечной кухне потирая руками плечи.
– Там нет мне места! Пространство для жизни заполняют двое, а ты просто выделил мне угол с подписью «жена» и обставил его в соответствии со своим представлением о верной супруге! Даже постельное белье выбрал сам, подходящее по цвету к ковру и спинкам кровати! И кроме того, Настя села и отхлебнула остывший чай, ты всюду представляешь меня «моя жена», и никогда: «мой дизайнер», «мой юрист», а ведь я вытащила твою фирму минимум из двух серьезных заварушек с документацией! И разработала четыре проекта принятых заказчиком в качестве лучших! Ты хочешь задвинуть меня на полку? Приковать к тумбочке в качестве детали интерьера? Я так не могу Петь. Я восхищаюсь твоей работой, я ею горжусь, и готова мотаться с тобой из страны в страну, но у меня должен быть якорь, должно быть место, куда я захочу вернуться, а вернуться, я видимо могу только сюда.
И Настя обвела рукой полупустую кухню. Петр ошеломленно молчал. Он не думал, что все зашло так далеко и так больно. Ему с детства внушали, что обязанность мужчины обеспечить семью, окружить жену комфортом и не отказывать в капризах, и он старался сделать, так как считал нужным и должным. А оказывается, заключил жену в кокон своих предпочтений словно завернул в толстое одеяло.
Полночи Петр просидел на кухне, потягивая то чай, то отыскавшийся в припасах коньяк, а под утро, заглянув в комнату замер. Настя не ушла в спальню, на огромную старинную кровать, свернувшись калачиком на старенькой тахте, она трогательно посапывала, во сне, изредка жалобно всхлипывая и принимаясь что-то бормотать. Присев рядом Петр погладил жену по голове, а потом к собственному удивлению прилег рядом, обнял и успокоенный принятым решением уснул.
Василиса и Кощей посадив племянника на рейсовый автобус вернулись в свое ипотечное жилье. Оглядев подзабытые хоромы, Василиса вдруг скинула на пол рюкзачок, уютно устроившийся на спине, стряхнула любимые спортивные туфли, и с размаху плюхнувшись на широченную кровать, лукаво поманила к себе мужа:
– Иди сюда.
– Вась, ты чего?
– Ложись, Финист мой, ясный сокол, буду тебя соблазнять.
– Вась, ну дай хоть раздеться!
Простонал для виду Кощей, а сам торопливо скидывая рубашку и майку, уже падал на пушистое покрывало.
Василиса, продолжая усмехаться, извлекла из комода большую пачку влажных салфеток, и принялась с самым серьезным видом протирать Кощею лицо, уложив его голову себе на колени, ну подумаешь, аккуратная девичья грудь нависает прямо над расширившимися зрачками уставшего мужа, а голый животик соблазнительно дышит теплом и дурманит ароматом женской кожи?
Закончив с лицом и шеей, Василиса перебралась на грудную клетку, проверяя качество работы быстрыми поцелуями или остреньким розовым язычком. Спустившись до широкого ремня джинсов, она неожиданно остановилась, и занялась руками. Протерев каждый палец, смуглую от загара кисть и крепкое предплечье она начала водить влажным пальчиком по красиво очерченным мышцам плеч. Потом вновь уделила внимание грудной клетке, животу, а затем, стянув с мужа джинсы перевернула его на живот и уселась верхом на мускулистые бедра.
Влажная целлюлозная тряпочка вновь начала свой путь от шеи до пяток, прохладные касания перемежались поцелуями, поглаживаниями и непрестанным ерзаньем аппетитных частей женского тела едва прикрытых тонкими трусиками. И наконец, Кощей не выдержал, извернулся, схватил истомленную ожиданием наездницу и слился с нею в жарком сражении.
Потом они лежали, ласково перебирая волосы друг друга и тихо разговаривали:
– Скажи, ты правда хочешь от меня ребенка?
– Правда, хочу, детей.
– А кого больше – мальчика или девочку?
– Девочку похожую на тебя, такую же красивую и добрую.
– Ой, Костя! А Ванька как добрался?
– Добрался, наверное, не волнуйся, парень уже большой, вон как лихо на свадьбе погулял!
Василиса прыснула, вспомнив художественную роспись помадой на лице Кощеева племянника.
– Да уж, но все же проверь телефон, пожалуйста.
Кощей свесился с кровати, добираясь до джинсов, в кармане которых был телефон, чем Василиса беззастенчиво воспользовалась, улегшись на мужа сверху, болтая ногами и кусая его за ухо.
– Ну вот, смс, добрался хорошо, мама встретила. Будем спать или пойдем чего-нибудь пожуем?
– Сначала «что ни будь», а потом пожуем!
– Согласен, сдавайся! Кощей сделал зверское лицо и стряхнув жену старательно подмял ее под себя. Теперь мой черед покорять вершины!
– Сдаюсь, смеясь затрепыхалась Васька и спрятавшись под Кощея обняла его как могла крепко, прижалась щекой к его сердцу, и прошептала:
– Любимый.
Аленка и Иван почти в темноте добрались до квартиры свекрови. Е Аленкиным родным ехать было бесполезно – после женитьбы ее брата места там просто не было.
Уставшая от долгой дороги Аленка мечтала ополоснуться и прилечь – ноги начали потихоньку отекать, да и бодрствовать в десятом часу стало сложно. Отец Иоанн тоже мечтал передохнуть и еще раз проверить бумаги собранные с миру по нитке – справки из сельской администрации, отчеты старосты и прежнего настоятеля, направление в село от епископа и указания от благочинного. В общем, целая папка бумажных дел на неделю, а то и больше.
Родимый дом, однако, встретил отца Ивана неприветливо – сестры уже спали вместе с мужьями, подкинув детей бдящей в ночи бабушке. Ворча и погромыхивая кастрюлями, мать сообщила, что еды никакой нет, разве что яиц им сварить, но тогда не хватит на утреннюю яичницу прочим гостям.
Не желая спорить и чего-то добиваться Аленка, разувшись, прошла в комнату, которую занимали они с мужем. И замерла: их вещи, вываленные из шкафа, валялись в коридоре. В кровати спали, разметавшись, дети. Аккуратный рабочий стол превратился в груду грязной бумаги и огрызков, а любовно приготовленный пакет с пеленками валялся под столом и был облит чем-то ярко-желтым.
Не говоря ни слова, Аленка развернулась и ушла – из комнаты, из квартиры, из дома. Иван догнал рыдающую жену у подъезда и стал спрашивать, что случилось с ноткой искреннего непонимания в голосе. Он привык к неурочным визитам сестер в любое время дня и ночи, привык к постоянному хаосу, который устраивают дети без присмотра взрослых, привык и к тому, что в доме его считали чем – то вроде рабочей силы с минимумом личных функций. Но для женщины на довольно большом сроке беременности собственные кружевные трусики, разбросанные на полу перед взглядами посторонних, были верхом цинизма и обиды лично ей. Кое-как объяснив все это Аленка, шмыгнула носом и вынула кошелек:
