Отшатывается и бледнеет.
— Ну что, вся любовь позабылась? — кривлю губы.
Денис силится что-то сказать, но сдувается, и торопливо идет за вещами. Только у входной двери останавливается.
— Можешь мне не верить, но я и правда в тебя влюблен.
— Не думаю, что это было так сложно, — усмехаюсь. А потом спохватываюсь. — Ответь только на один вопрос. Мариша невзлюбила тебя потому, что подозревала что-то?
— Твоя говноподружка пристала ко мне чуть ли не при знакомстве, а я ее послал, — передергивается.
Как ни странно — я ему верю. И почти равнодушно переспрашиваю, не обращая внимания на внутренности, залитые кислотой:
— А чего послал? Тебе же не впервой спать с разными девицами?
— Ты… — кажется, он хочет сказать что-то непечатное, но исправляется. — Я может и дерьмо, с твоей точки зрения, но не настолько, — шипит в итоге и выходит.
А я смотрю в окно, как он зашвыривает сумку в машину. Долго стоит, глядя куда-то вдаль, но потом все-таки уезжает.
Уже совсем темно, когда я отхожу от окна. Раздеваюсь, принимаю душ и заползаю под одеяло. Я беру телефон, чтобы поставить будильник, но вспоминаю, что мне, собственно, некуда завтра вставать…
Непрочитанное сообщение в мессенджере со слишком знакомого номера привлекает внимание.
Хмурюсь.
«Условие выполнено».
Отправлено два часа назад…
Рывком сажусь на кровати, чувствуя, как задыхаюсь. А потом нажимаю кнопку звонка.
Каримов берет трубку сразу, будто ждет его, несмотря на время.
— Ты следишь за мной? — спрашиваю хрипло.
— Не за тобой.
С шумом выдыхаю.
— Ты ненормальный.
— Хочешь признать меня несостоятельным? — насмешливо.
— Ты ненормальный, потому что тебе доставляет удовольствие делать больно другим людям! Мне!
— Если больно — значит ты жива, Майя… — говорит он после паузы и кладет трубку.
Я отбрасываю телефон, как ядовитую змею, и зарываюсь в подушки лицом, ловя спасительное беспамятство.
3— Мам, я дома! — открываю я дверь своим ключом.
Ух!
На меня налетает рыжий смеющийся вихрь, а я бросаю сумку и обнимаю самого дорогого мне человека.
— Когда ты написала мне, что прилетаешь раньше, я не поверила, — мама берет мое лицо в ладони и внимательно смотрит в глаза. Ей много лет, этой привычке… так она проверяет, насколько мне больно.
Раньше это делала я.
— Красавица! — подытоживает с довольной улыбкой, — и как-будто повзрослела.
— От красавицы и слышу, — подмигиваю.
А ведь она и правда расцвела.
Я как-то не задумывалась раньше… но ей только сорок пять исполняется в этом году. На лице почти нет морщин, седину она подкрашивает, а фигура такая же стройная как у меня. Молодая еще женщина, которая вполне может выстроить свою жизнь… и семейную тоже.
Я намекала ей прежде, но мама отмахивалась. Знаю, что у нее было несколько незначительных романов в последние годы — пусть она тщательно их и скрывала — но также знаю, что никто не затронул ее чувств всерьез. А раньше и вовсе не до того было — нелегко ей пришлось, сначала с младенцем и ночной работой, потом с маленьким ребенком и уже двумя работами. И будто мало было ей испытаний, как обрушилась еще и болезнь.
Мне кажется и выдохнула-то она только тогда, когда я в институт поступила…
— Мам… прости, — прошептала, осененная внезапной мыслью.
Она аж замирает. Перестает выкладывать всякие вкусняшки, которые я притащила в чемодане — ну и пусть все уже можно и в нашем поселке купить, мне так захотелось — и смотрит на меня внимательно:
— Майя… ты про что?
— Я ведь тогда, когда вернулась домой раны зализывать после Каримова… Опять тебе вместо нормальной спокойной жизни устроила не понять что.
И сейчас. Сейчас я то же самое делаю. Приезжаю, опустошенная, фактически сбежавшая от проблем… Нет, не навсегда — ненадолго, восстановить равновесие хоть немного. Снова без работы, без квартиры, без мужчины. Черт. Ни слова ей не скажу!
— Рассказывай, — мама становится серьезной и усаживает меня за кухонный стол.
— Да все в порядке… — мямлю.
— Майя!
А вот этот тон я знаю. Добьется же своего… да и врать ей не хочется. Хотя можно не говорить всю правду…
Выдаю ей сокращенную версию. Про увольнение и Дениса, и про то, что выехала со старой квартиры, оставила вещи у отца и пока не знаю, куда мне податься.
Мы грустим и даже плачем немного вместе — разделяя неприятности на двоих, как это делали и всегда, а потом завариваем душистый чай.
— Так живи здесь… — начинает она, но я отрицательно качаю головой.
— Нет. Я только на день рождения, как и планировала, просто раньше… ну и в отпуск, считай, еще. Потом в Москву вернусь и буду искать хорошую работу. Более соответствующую своей специальности.
— Ты решила… решила все-таки делать карьеру?
Вздыхаю.
Мама больше чем кто-либо понимает, почему я не стремилась подняться выше того уровня, где чувствовала себя комфортно, но она, пожалуй, хорошо поймет и другое.
— Когда я сознательно раз за разом отказывалась от «высшего» общества, денег, карьеры, хорошей должности, я ведь отказывалась из страха. И совсем не заметила, что вместе с ненужными, как мне казалось, возможностями, из-за боязни, что снова заберусь высоко и падать оттуда снова будет больно, я отказалась от своей собственной мечты. Которая у меня была до встречи с Каримовым.
— Значит… — она раздумывает, будто не решаясь спросить, но потом все-таки спрашивает, — ты и наследство от отца примешь? Долю в компании, должность?
— А ты бы не хотела? — вскидываюсь.
— Я… — мама порывисто встает и отходит к окну, за которым давно уже темно — долго же мы проговорили. — Не знаю. Хотя нет, знаю. Я считаю, что все это принадлежит тебе по праву. Да, я ненавидела его… за все, что он сделал. Долго ненавидела, и эта ненависть ела меня изнутри — последствия ты и сама знаешь. Хорошо, что я вовремя опомнилась. Осознала, что из-за своей ненависти могла оставить тебя одну, а ты ведь лучшее, что у меня когда-либо было. Обратилась к нему за помощью… наверное с этого мое исцеление началось. А не с операции.
— Но, тем не менее, ты все равно ничего мне не сказала про папу… — я встала и обняла ее сзади, — только потом.
— У моего прощения тоже был долгий путь, — вздыхает.
— То есть… отца ты простила?
