Книга По метеоусловиям Таймыра - Виктор Кустов

В октябре наступила настоящая зима.

Последнее время Солонецкий физически ощущал, какие они долгие, холодные и тёмные, эти заполярные зимы. Дома он теперь старался бывать меньше, с утра до вечера колесил по стройке и приходил только ночевать.

Прошло две недели после отъезда Ладова, но никаких известий из главка не приходило. А их с нетерпением ждали многие. Солонецкий с мрачной убеждённостью в грядущих неприятностях. Костюков и Сорокин – с нетерпением.

Ждал их и Кузьмин. Но ждал лишь потому, что начальник строительства обещал, когда прояснится обстановка, назначить Божко начальником управления механизации.

– Боюсь, что со многими придётся проститься, – вскользь поделился он своими опасениями. – Так что подождём…

В четверг Солонецкий позвонил в главк, по своим каналам пытаясь выяснить, что и как. Ему ответили, что Ладов, вернувшись из командировки, попал в больницу: подхватил воспаление лёгких.

Солонецкий перезвонил вечером на квартиру Ладова, подбодрил Нину. Говорил о пустяках, каждую минуту ожидая услышать намёк на то, что грозит ему и стройке, но, судя по всему, та ничего не знала.

…В конце октября морозным утром за ним заехал Кузьмин. С вечера уговора не было, и Солонецкий насторожился, но главный инженер, горя красным от мороза лицом, торопливо сказал:

– Хочу вас свозить на экскурсию.

– Не люблю я экскурсий, – буркнул Солонецкий, одеваясь.

Сидя рядом с шофёром и поглядывая в зеркальце на недовольное лицо начальника строительства, Кузьмин раздумывал, сказать тому, куда они едут, или нет, и уже собрался было раскрыть секрет, но Солонецкий опередил:

– Ладно, не говори, сам всё увижу.

На развилке машина свернула к туннелю. Нырнула в чёрную дыру – и в лучах фар заблестела инеем скала. Солонецкий молчал, внешне не проявляя никакого интереса, но внутренне подобравшись. Вот уже полмесяца скалу долбили дедовским способом, клиньями: жила рыхлого известняка прорезала твёрдую породу и геологи не разрешали взрывать, опасаясь, что та выходит на поверхность под зданием будущей станции. Давно уже Гриневский сидел на планёрках молча, спрятавшись в дальний угол.

Лучи фар потонули в пыльном облаке.

Машина ещё немного проехала и остановилась.

Снопы света упёрлись в завал.

– Приехали, – сказал Кузьмин.

Торопливо пошёл к забою, полез по груде к своду, к застывшей там фигуре.

Солонецкий полез следом.

В человеке, старательно изучающем свод, он узнал старшего геолога Кузнецова.

– Не завидую я вам, Юрий Иванович, – прокричал тот на ухо Солонецкому, когда начальник строительства забрался к нему. – Самоуверен и азартен ваш главный инженер. Хорошо всё обошлось, но ведь могло быть иначе.

– На вашем месте я бы позавидовал. Особенно сейчас, – делая ударение на слове «вашем», ответил Солонецкий. – Теперь взрывать можно?

– Можно.

– Ну так пошли, пусть люди работают…

Когда вынырнули из полумрака туннеля в сумеречный, но всё же день, Солонецкий сказал Кузьмину:

– Записку и расчёты занесите мне сейчас. Официальное заключение геологов – как только будет готово. Ну а за то, что без моего согласия, за спиной – выговор. Устный…

Расчёты главного инженера он проверять не стал. Разложив их на столе, стал ждать заключения геологов. Наконец не выдержал, позвонил сам. Кузнецов сообщил, что трещин монолитная порода не дала, только жила и рухнула.

– Как я вам и говорил. Но, Юрий Иванович, нехорошо так, за нашей спиной…

– Перестраховываться не будете. Дерзать надо, дорогой, дерзать, время такое…

Подошёл к окну.

Разглядывая слой льда, наросший между рамами, стал думать о главном инженере. За эти месяцы они так и не нашли общего языка. Вот и этот эксперимент Кузьмин провёл без его согласия. Боялся, что не поддержит? А действительно, если бы знал, дал бы добро?.. Сейчас ему казалось, что дал бы, но это сейчас, а перед взрывом? Неужели он уже чего-то не понимает, отстал от времени? Или им, как двум медведям, в одной берлоге…

Чушь, без него Кузьмин слаб, он прекрасный инженер, но никудышний руководитель. Без него он…

Щёлкнул селектор.

– Юрий Иванович, к вам Туров.

– Пусть войдёт.

Лицо Турова было хмурым.

– Жаловаться пришёл.

Туров бросил шапку на стол, с грохотом отодвинул стул, сел.

– Ты – и жаловаться? – Солонецкий не сдержал улыбки. – Ну, это, брат, событие.

– Сам удивляюсь… А вот допёк Геннадий Макарович. Вчера, понимаешь, был он в котловане. А там отсыпку на правом берегу делали. Матюшин руководил, ну – не доглядел старик, туда КрАЗы мелочи сыпанули. А тут главный. Разносить его стал при всех, кричать. Тот ему в отцы годится – хоть к возрасту уважение иметь надо… А сегодня Матюшин на работу не вышел, ночью на «скорой» увезли – сердце.

Солонецкий прошёл к селектору, нажал на клавишу.

– Геннадий Макарович, зайдите.

– Я понимаю, всякое бывает, – устало произнёс Туров. – И накричишь порой, и обидишь, но зачем же на людях? Матюшин двадцать пять лет по стройкам…

Вошёл Кузьмин.

Солонецкий кивнул ему, приглашая присесть.

И, словно продолжая прерванный разговор, повернулся к Турову:

– Ты вот рассказывал, а я цитату вспомнил. Откуда – не скажу, не запоминаю авторов. Там что-то про русскую душу, которая любит три состояния. Вот их я запомнил точно: одиночество, мученичество, непонимание… Хлебом не корми, но дай русскому интеллигенту почувствовать себя революционером, дай ему непонимание, и он будет счастлив. Но это так, присказка… Геннадий Макарович, что у вас с Матюшиным произошло?