Когда цены на товары и продукты регулируются, они немедленно исчезают с прилавков. А ведь фрукты, рыба, яйца и большинство овощей не могут храниться бесконечно.
Если они вдруг исчезают, можно уверенно держать пари на то, что их продают из-под полы по завышенным ценам, и, по сути дела, любой из тех, у кого есть знакомые с деньгами, прекрасно знает, что так оно и есть.
Яйца, например, доступны в любом количестве по четыре пенса за штуку; мне говорили, что выставляются они на рынке в банках из-под горошка.
Равным образом и бензин, кажется, нетрудно приобрести, если вы готовы заплатить за него двойную против обычной цену.
Оставляя в стороне вопрос прямого нарушения законов, достаточно просто заглянуть в любой фешенебельный отель или ресторан, чтобы с легкостью убедиться, что оттуда выветривается самый дух системы регулирования питания.
Например, правило «одного блюда» обычно обходится, но нарушением это не считается, потому что дополнительное блюдо подается под видом закуски.
В любом случае тот факт, что еда в ресторанах никак не ограничивается, только на руку людям с солидными доходами и массой свободного времени. Если в вашем распоряжении имеется больше двух тысяч фунтов в год, можно жить, не заглядывая в талоны на питание.
Но имеет ли это вообще какое-либо значение? И если имеет, то какое именно и почему?
Передозировка потребляемых материалов значения не имеет. И поскольку именно это обстоятельство является любимым аргументом эгоистов, покупающих из-под полы малину и заправляющих баки своих автомобилей сверхнормативным бензином, чтобы ездить на бега, следует это прямо признать, и на эту тему больше не говорить.
Реальным ущербом, который наносят материальным ресурсам богатые, можно пренебречь, потому что богатых совсем немного.
Простые люди, являющиеся и долженствующие являться самыми крупными потребителями продуктов и товаров, – вот кто на самом деле имеет значение.
Если взять все те дополнительные объемы мяса, рыбы и сахара, что оседают в фешенебельных отелях, и разделить их среди обычных людей, на общую ситуацию это сколько-нибудь существенным образом не повлияет.
Точно так же, если задушить налогами обладателей крупных состояний, это мало скажется на налогах, которые приходится платить всем нам.
Обычные люди получают большую часть национального дохода, точно так же как потребляют они большую часть продуктов питания и изнашивают большую часть одежды, просто потому что они составляют подавляющее большинство населения.
Малина, ласкающее небо курортников Харрогита и Торки[95] не оказывает непосредственного воздействия на морские сражения в Атлантике.
В таком случае, возражают, стоит ли обращать внимание на те или иные мелкие несправедливости? Если на ситуацию с продуктами питания в целом воздействия это практически не оказывает, почему бы пятистам тысячам обеспеченных людей не дать пожить в свое удовольствие, коль обстоятельства это позволяют?
Но аргумент этот совершенно ложный, потому что он исключает эффект воздействия зависти на общественную мораль, на ощущение того, что «все мы находимся в одной лодке», критически необходимое во время войны.
Воевать, не понижая устоявшегося среднего уровня жизни, невозможно. Война по самой своей сути предполагает отвлечение рабочих рук с производства товаров потребления на производство вооружений, а это означает, что обычным людям приходится меньше есть, больше работать, мириться с сокращением часов досуга.
А с чего бы с этим соглашаться – или по крайней мере, как можно ожидать такого согласия, – если на их глазах небольшое меньшинство ни в чем себе не отказывает?
Раз уж всем известно, что более или менее редкие продукты питания повсеместно продаются нелегально, как можно просить людей сокращать рацион потребления молока или радоваться овсянке и картошке?
«Военный социализм» может производить значительный моральный эффект, пусть даже в статистическом смысле он выражается весьма малыми величинами. В качестве примера можно привести груз апельсинов, недавно доставленный в Англию.
Сколько, интересно, этих апельсинов попало детям лондонских окраин? Если разделить груз поровну, каждому бы, на всю страну, досталось бы по одному-два апельсина.
С точки зрения количества полученных витаминов это бы не имело ровно никакого значения; но придало бы смысл общим разговорам о «равенстве приносимых жертв».
Опыт показывает, что люди готовы примириться едва ли не со всем, если они чувствуют, что обходятся с ними по справедливости.
Испанские республиканцы мирились с лишениями, какие нам пока даже не снятся. В последний год Гражданской войны бойцы Республиканской армии сражались, когда запас сигарет практически иссяк, и они мирились с этим, потому что курева не хватало никому – ни генералам, ни рядовым.
И мы в случае необходимости способны на то же.
Если быть честным с самим собою, следует признать, что, за вычетом воздушных налетов, гражданское население не так уж и страдает, во всяком случае, с тем, к примеру, через что мы прошли в 1918 году, не сравнить.
Впоследствии, когда наступит кризис, когда может вдруг возникнуть необходимость принять самые жесткие ограничительные меры во всем, наша национальная солидарность рискует подвергнуться испытанию.
И если мы начнем готовиться к этому моменту уже сейчас, если мы как следует ударим по черному рынку, схватим с полдюжины спекулянтов едой и бензином и дадим им приличные сроки, дабы другим неповадно было, запретим самые вызывающие проявления роскоши и, шире говоря, докажем, что равенство в жертвенности – это не просто красивая фраза, то такое испытание мы выдержим.
Но пока – и всякий может убедиться в достоверности этого утверждения, окинув взглядом каминный зал любого фешенебельного отеля, – если, конечно, удастся пройти через строй швейцаров, – в бесконечных издевательствах доктора Геббельса над «английской плутократией» вряд ли есть особенная нужда.
Несколько тысяч бездельников и эгоистов делают за него его работу бесплатно.
«Дейли экспресс», 23 июля 1941 г.
Дневник военных лет
28.5.40
Первый день, когда на улицах не видно газетных анонсов… Половина первой полосы «Стар»[96] посвящена капитуляции Бельгии, на другой сообщается, что бельгийцы держатся и король с ними. Наверное, все дело в дефиците бумаги. Тем не менее шесть из восьми полос «Стар» отданы репортажам со скачек.
