К тому времени мать приобрела статус существа мифического, сверхчеловека с темными крыльями, глазами, горящими, как само Правосудие, и с огненным мечом. Добравшись в своем рассказе до того момента, когда она украла скунота Убийцу, он обычно выдавливал пару слезинок — не из себя, а из слушательницы.
Он не всегда притворялся.
Одну Орикс не впечатлил образ его матери, зловещий и крылатый. Значит, Джимми, твоя мама куда-то уехала? Плохо. Но, может, у нее были важные причины. Ты об этом думал? Орикс не жалела ни его, ни себя. Она не была бесчувственной — наоборот. Но она отказывалась чувствовать то, что он ей навязывал. Может, потому он и попался — потому что не мог получить от нее то, что остальные отдавали ему добровольно? Может, в этом ее секрет?
Университет Аспергера[24]
Коростель и Джимми переписывались по электронной почте. Джимми ныл и жаловался на академию, надеясь, что получается остроумно, описывая преподавателей и студентов эпитетами необычными и пренебрежительными. Он повествовал о своей диете, состоящей из переработанного ботулизма и сальмонеллы, присылал Коростелю списки многоногих тварей, которых находил у себя в комнате, жаловался на отвратительное качество антидепрессантов, продающихся в жутком студенческом торговом центре. Из самосохранения он скрывал подробности личной жизни, ограничиваясь минимальными, как он полагал, намеками. (Эти девочки, может, и не умеют считать до десяти, но кому в койке нужна арифметика? Раз они думают, что десять — ха-ха, шутка.)
Он слегка хвастался: судя по всему — по тем сведениям, что у него имелись, — то была единственная сфера, где он Коростеля обошел. В «Здравайзере» Коростель не был, что называется, сексуально активен. Девочки считали, что он страшный. Ну да, ему удалось охмурить парочку ненормальных, которые думали, что он умеет ходить по воде, всюду за ним таскались, слали ему слезливые страстные письма и угрожали вскрыть себе вены, если он им откажет. Может, он даже спал с ними, когда получалось, но не более того. По его словам, любовь, хоть и меняла химию тела, а следовательно, была реальной, все равно представляла собой лишь гормонально обусловленное состояние, близкое к бреду. Ко всему прочему это унизительно, потому что ты в невыгодном положении, а объект любви обладает слишком большой властью. Что касается секса как такового, в нем не хватало азарта и новизны, и в целом он — далеко не безупречное решение проблемы передачи ген от поколения к поколению.
Девчонки, с которыми встречался Джимми, считали Коростеля довольно мрачным и жутким типом, и Джимми, чувствуя себя победителем, вставал на его защиту.
— С ним все в порядке, он просто немного не от мира сего, — обычно говорил он.
Но кто знает, что сейчас творилось в Коростелевой жизни? Фактов он сообщал очень мало. Был ли у него сосед или девушка? Он об этом никогда не упоминал, но это ничего не значило. Как правило, он описывал оборудование Института — отвратительное, пещера Аладдина, забитая хламом для биологических исследований, — и о, ну, о чем же он писал? Что имел сказать Коростель в своих кратких отчетах из Уотсон-Крика? Снежный человек не помнит.
Правда, они играли в шахматы — долгие партии, по два хода в день. Теперь Джимми играл гораздо лучше; теперь Коростель не отвлекал его — не барабанил пальцами по столу и не напевал себе под нос, будто просчитал партию на тридцать ходов вперед и теперь благосклонно ожидает, когда Джимми додумается наконец в очередной раз пожертвовать ладью. А между ходами Джимми мог залезть в сеть и посмотреть, как играли великие гроссмейстеры, как проходили знаменитые игры прошлого. Коростель вполне мог заниматься тем же.
Где-то через полгода Коростель потихоньку разговорился. Он писал, что учиться приходится гораздо усерднее, чем в «Здравайзере», потому что конкуренция выше. Студенты называли Уотсон-Крик университетом Аспергера — здесь по коридорам толпами бродят гениальные психи. С генетической точки зрения все они почти аутисты; узкоспециализированное однонаправленное мышление подразумевает определенную степень асоциальности, но, к счастью для студентов, деканат весьма толерантно относится к девиантному общественному поведению.
Больше, чем в «Здравайзере»? спросил Джимми.
По сравнению с этим местом «Здравайзер» — плебсвилль, ответил Коростель. Просто скопище НТ.
НТ?
Нейротипических.
Это что?
Отсутствие гена гениальности.
Ну а ты нейротипический? спросил Джимми на следующей неделе, как следует обдумав ситуацию. Он переживал, является ли нейротипическим, а если так, хорошо это или плохо, по философии Коростеля. В конце концов Джимми пришел к выводу, что он нейротипический и это плохо.
Но Коростель на вопрос не ответил. Он всегда так делал: если ему задавали вопрос, на который не хотелось отвечать, он делал вид, что вопроса не было.
Тебе нужно приехать и посмотреть на этот паноптикум, написал он Джимми в конце октября — они оба учились на втором курсе. — Это бесценный опыт, честное слово. Я сделаю вид, что ты мой нормальный, скучный двоюродный брат. Приезжай на День Благодарения.
Альтернатива для него, Джимми, — ужин с индейкой и двумя индейками, которые называют себя его родителями, ответил Джимми, а ему как-то неохота, и он с удовольствием примет приглашение. Он сказал себе, что делает Коростелю одолжение, что он Коростелю друг, куда податься одинокому Коростелю на каникулы? Разве что к старому скучному австралопитеку дяде Питу, который Коростелю и не дядя вовсе. А еще Джимми понял, что соскучился по Коростелю. Они не виделись больше года. Интересно, Коростель изменился?
До каникул Джимми нужно было закончить пару курсовых. Разумеется, он мог купить их в сети — в Академии Марты Грэм всем было наплевать, плагиат цвел махровым цветом, превратившись в отрасль местного бизнеса, — но у него были свои принципы. Он написал курсовые сам, пусть это эксцентрично; трюк оправдывал себя, когда дело касалось того типа женщин, которые учились и работали в академии. Им нравилась оригинальность, рискованность и интеллектуальная точность.
По той же самой причине он часами сидел в самых странных разделах библиотеки, выискивая загадочные книги. В институтах, у которых было больше денег, все книги давным-давно сожгли за ненадобностью, и данные хранились на CD-ROMax, но Академия Марты Грэм, как всегда, отстала от жизни. Нацепив фильтр для носа, чтобы не надышаться плесенью, Джимми скользил между полками с древними фолиантами и время от времени вытаскивал себе книгу наобум.
Отчасти его гнало невероятное упрямство, даже обида. Система определила его в ряды отверженных, и то, чем он занимался, на уровне принятия решений, на уровне, где обитала настоящая власть, считалось архаичной тратой времени. Ладно, в таком случае он доведет избыточное до логического завершения. Он будет чемпионом по избыточному, станет его защитником и хранителем. Кто там сказал, что искусство совершенно бесполезно? Джимми не помнил, но все равно спасибо ему. Чем старее и бессмысленнее книга, тем решительнее Джимми добавлял ее в свою внутреннюю коллекцию.
