– Ты их много убил?
– Я убивал только тогда, когда это было необходимо.
– А какие они, папа? Они похожи на Мими и на жену мистера Квейда?
Рурк улыбнулся, услышав слово «папа» и постарался отогнать страшные образы, вызванные разговорами об индейцах.
– Индейцы совсем не такие, как мы. Они одеваются в шкуры и перья, украшают себя бусами, летом ходят почти голыми. Но, тем не менее, это тоже люди, Хэнс. Их дети играют в куклы и плачут, когда падают. Они так же горюют, как и мы, когда случается что-нибудь плохое.
Рурк на мгновение содрогнулся, вспомнив Черного Медведя, выкрикивающего его имя, как боевой клич.
– А зачем же ты дрался с ними? – спросил Хэнс, с любопытством рассматривая задумавшегося отца.
– Потому что они воевали на стороне англичан.
– Ты выиграл драку?
Рурк нахмурился, подумав о признании полковника Кларка в их последнюю встречу:
– Думаю, что выиграл, сын.
Хэнс принялся теребить ремни седельной сумки.
– Ты мне что-нибудь привез?
Рурк улыбнулся.
– Немного можно привезти из тех диких краев, – сунув в сумку руку, он достал из нее круглую чашку и объяснил: – Индейцы едят из таких.
При виде отделанной хрусталем чаши глаза мальчика восхищенно заблестели.
Затем Рурк показал ожерелье из медвежьих клыков, украшение из перьев и пригоршню полированных агатов.
– А это подарки Гринлифам.
Хэнс тут же поставил чашку и, схватив ожерелье, громко заявил:
– Мое! Я хочу все!
Рурк знал, что жадность обычна для детей такого возраста, но и понимал, что лучше не уступать ей.
– Извини, парень, – мягко сказал он. – По одному подарку каждому из вас. Завтра мы с тобой отправимся к Гринлифам, и ты поможешь мне раздать их.
Но Хэнс соскочил с отцовских колен, вцепился в сумку и кричал, топая ногой:
– Нет! Мое!
Рурк поднялся со стула:
– Пожалуйста, Хэнс.
– Гринлифы не сыновья тебе! Я – твой сын! Я могу делать с подарками все, что хочу! – продолжал вопить Хэнс, вне себя от ярости.
Неожиданно мальчик изо всех сил швырнул ожерелье в камин; тесьма порвалась, клыки рассыпались по полу.
– Оно было моим, – упрямо пробормотал Хэнс.
Рурк сжал губы, стараясь не высказывать ни гнева, ни удивления этой выходкой сына. Он нагнулся и начал собирать ожерелье.
– Раз ты рассыпал ожерелье Филиппа, – спокойно объяснил Рурк, – придется подарить ему твою чашу.
– Нет! – снова закричал Хэнс, бросаясь на отца с красным от ярости лицом. – Я ненавижу тебя! Зачем ты вернулся!
Мальчик потянулся за чашей, но Рурк отстранил его.
– Я отдам ее Филиппу, Хэнс, и если замечу, что ты попытаешься отобрать подарки, то сделаю то, что должен был сделать несколько минут назад: хорошенько тебя отшлепать. А теперь, почему бы тебе не собрать клыки? Мы постараемся снова нанизать их.
– Нет, – упрямо проговорил Хэнс и с угрюмым видом отвернулся.
Когда мальчик выходил из комнаты, Рурк снова услышал:
– Мое! – но на сей раз совершенно проигнорировал это.
Да, Хэнсу необходимо время, чтобы привыкнуть к тому, что в доме появился отец. Но Рурк вовсе не собирался потакать прихотям сына. Он уже понял, что мальчик нуждается в гораздо большем, чем просто воспитание.
Бочки с табаком неуклюже перекатывались по дороге к реке, поднимая за собой красно-коричневую пыль. Их гнали к пристани сыновья Джошуа Гринлифа. Деревенские жители с удивлением поглядывали на бочки, качая головами и восхищаясь их количеством. А Женевьева буквально светилась от гордости – это был их лучший урожай.
– В Дэнсез Медоу все еще не могут привыкнуть к твоим успехам, – улыбаясь Женевьеве, сказал Рурк. – Всего несколько лет назад никто бы не поверил, что женщина и бывший раб смогут вырастить что-нибудь, кроме репы.
Пока они смеялись, мимо проплыла Нел Вингфилд, демонстрируя невероятных размеров новую шляпу.
– А у тебя вырос неплохой табачок, Женевьева, – заявила она. – Генри будет очень доволен.
Лицо Женевьевы сразу помрачнело. Генри Пиггот, действительно, с удовольствием узнает об изобилии ее фермы. Несмотря на то, что он отсутствовал но время войны, девушка не сомневалась, что Нел держала его в курсе всех событий в Дэнсез Медоу. Женевьева жила в постоянном страхе, что Пиггот вот-вот вновь объявится в их краях.
Тем временем, Хэнс, восседая на плечах отца, сорвал со шляпы Нел искусственную виноградинку.
– Посмотри, папочка, – со смехом показал он. – Она же не настоящая! А я-то думал, почему это птицы ее не клюют?
– Ну-ка, отдай, разбойник! – обиделась Нел и потянулась к мальчику.
– Нет! – веселился Хэнс, с необычайной ловкостью сползая на землю. – На твой старой страшной шляпе и так целый компот!
– Хэнс!
Рурк бросился вслед за ребенком, изо всех сил пытаясь спрятать улыбку.
Нел сердито посмотрела им вслед.
– Невозможный ребенок! – фыркнула она. – Не мешало бы его хорошенько отшлепать. Странно, что такой человек, как Рурк, терпит подобные манеры, – прищурившись, Нел наблюдала за тем, как Рурк пытался отнять у сына виноградинку. – Хотя, – продолжила она, – трудно упрекать Рурка в недостатках этого ребенка.
Женевьева бросила на нее предостерегающий взгляд:
– Замолчи, Нел. Слышишь, никогда не смей говорить об этом. Если ты когда-нибудь скажешь хоть слово, то, клянусь, пожалеешь!
В этот момент Хэнс шлепнул Рурка рукой по ноге и, вырвавшись, с индейским кличем побежал к реке.
– Кровь все равно возьмет свое, Женевьева, – хитро продолжила Нел и откровенно улыбнулась Рурку, когда тот отдавал ей виноградинку.
Нел уже собиралась уходить, но, вспомнив о чем-то, подала Женевьеве сложенный лист бумаги.
– Прочитай мне это, – попросила она. – Почерк слишком неразборчив. Я не хочу утруждать глаза.
Надев очки, Женевьева спрятала улыбку: Нел с трудом могла прочитать даже свое имя. Она внимательно посмотрела на листок и сказала:
– Это от человека по имени Дезмонт Слоут.
– Партнер Генри, британский чиновник, занимающийся закупками, – пояснила Нел.
Но Женевьева уже не слышала этого. Она без сил оперлась на Рурка и с трудом дышала от изумления.
– Генри Пиггот мертв, – наконец выдохнула девушка, глядя на письмо. – Убит на ферме около Фэрфилда.
