Gott sei Dank geht alles schnell voriiber, Auch die Liebe und der Kummer sogar. Wo sind die Tranen von gestern abend? Wo ist der Schnee vom vergangenen Jahr?[56]
Когда настала ночь, мать накрыла клетку с птицей Мемиш платком. Было очень жарко. Я поднялась и пошла на кухню, там громко ворчал холодильник. Потом я снова отправилась в туалет с журчащим унитазом и подумала, что, если бы у меня сейчас начались месячные, я бы перестала слышать все эти звуки. В комнате храпела тетушка Топус, над нею жужжа вились комары. Я прихлопнула одного комара, усевшегося тетушке на щеку. Старушка проснулась и спросила:
— Чего ты дерешься?
Потом я вышла на балкон. Время от времени с каштанов на землю падали колючие шарики. На море виднелись редкие рыбачьи лодки с тусклыми фонариками. Я сидела и громко разговаривала сама с собой по-немецки: «Нужно что-то делать. Ты можешь снова поехать в Германию и пойти работать на фабрику». Но чтобы поехать в Германию, нужно было сначала пройти медицинский осмотр. Они возьмут анализ мочи и увидят, что я беременна, а беременных в Германию не пускают. Кроме того, я не хотела больше работать на фабрике. Я хотела стать актрисой. Все, что в жизни казалось тяжелым, в театре выглядело гораздо более легким. Смерть, ненависть, любовь, беременность. Можно засунуть подушку под платье и сыграть беременную, а потом вынуть подушку и вечером снова засунуть. Можно убить себя из-за любви, а потом восстать, смыть искусственную кровь и выкурить сигарету.
Когда на следующее утро птица Мемиш начала распевать свои песни, я отправилась гулять по каштановой аллее, туда-сюда, туда-сюда, словно заключенный на тюремном дворе, я ходила и думала, как мне сбежать из этого узилища. В конце каштановой аллеи стоял газетный киоск. Для поддержания сил я нашла левую газету «Джумхуриет» («Республика»). Последние новости выглядели так: «Американские солдаты, отказавшиеся воевать во Вьетнаме, вылетели в Японию, затем через Россию в Стокгольм»; «Известный хирург-кардиолог доктор Барнард провел вторую операцию по пересадке сердца. Пациенту было трансплантировано женское сердце. Первое, что он сказал, очнувшись после операции, были слова: „Передайте привет моей жене"». Теперь я каждое утро отправлялась по каштановой аллее к газетному киоску и стояла там, изучая «Джумхуриет»: «В Хуэ американские солдаты тяжело ранили и захватили в плен одного вьетнамца, который, как утверждается, занимался шпионской деятельностью в пользу коммунистического Вьетконга»; «На черноморском побережье Турции начались массовые выступления шахтеров, объявивших забастовку. Между рабочими и полицией произошли столкновения. Двое шахтеров убиты. Убийство шахтеров послужило поводом для решительного протеста со стороны прогрессивного профсоюза. В Стамбуле студенты прекратили занятия и вышли на улицы…»; «Тысячи дворников заявили о своем намерении встать на защиту интересов трудящихся. Они пойдут из Анатолии в Стамбул пешим маршем. В знак солидарности с рабочими социалистическая молодежь организовала демонстрацию. По улицам несли плакаты с лозунгами „Фашизм захлебнется в потоках рабочей крови!", „Нам не страшны удары — от них мы становимся только крепче!", „Дело революции — в руках турецкой молодежи!"».
Бастующие рабочие, студенты, устраивающие демонстрации, — все это было где-то рядом, в Стамбуле, а я ничего не видела, кроме родительской квартиры, газетного киоска и каштановой аллеи. Я казалась себе сжатой пружиной, которую запихнули в коробочку. Если коробочку открыть — пружина разожмется. В «Джумхуриет» была помещена фотография человека без рук. Оказалось, что он крестьянин, обрабатывал свое поле какой-то техникой и заметил черепаху, которая чуть не угодила под нож. Он хотел спасти черепаху и сунулся под машину. Черепаху он спас, но потерял при этом обе руки. Я тоже любила черепах, и это напомнило мне одного мальчика, с которым я раньше дружила и с которым мы часто бросали в небо над морем каштаны. У этого мальчика была черепаха. Ночью он сидел на балконе, брал черепаху с собой и прилеплял ей на спину горящую свечу, чтобы можно было читать. Комары слетались на свет, попадали в пламя и сгорали с легким шипением. Иногда мы с ним переговаривались. Черепаха бродила по столу с горящей свечою на спине, и мальчик все время пересаживался. Бывало, я спрашивала его со своего балкона:
— Как твоя черепаха? А что ты читаешь?
— Стихи.
И точно так же, как бросал он в небо каштаны, он бросал мне иногда строчки стихов.
А вдруг он сможет мне помочь? Я пошла домой и посмотрела на балкон, на котором раньше сидел мальчик с черепахой. Его отец как раз разрезал большой арбуз. Потом он сидел и все ел свой большой арбуз. Один. Моя мать сказала, что родители мальчика развелись и что мальчик с мамой куда — то переехал.
— Я слышала, будто он заболел. Говорят, шизофрения. Даже ушел из университета. Он учился на юридическом.
Его отец дал мне адрес, мальчик жил в европейской части Стамбула. Между двумя половинками города лежало Мраморное море, большие пароходы ходили от одного берега к другому. Когда на следующее утро птица Мемиш принялась распевать свои песни, я отправилась в гавань и поехала на европейскую половину. Запрыгивать на пароход было опасно. По морю гуляли волны, пароход болтало, его то отбрасывало от пирса; то снова пришлепывало к бетонной стене. На посадке бывали несчастные случаи, когда человек падал в воду, а потом его придавливало бортом. Вот почему родители постоянно говорили детям:
