Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
Выходит, в тот первый сладчайший раз, на диване в кабинете Сергея Васильевича, Лиза правду сказала: мы с твоей мамой не поладим.
После таких разговоров у Алеши и Лизы наступали перерывы, как он это называл в уме. Лиза, как всегда, спала голая, повернувшись к нему спиной, слегка касаясь его то пяткой, то попой, но не излучала ни малейшей волны желания – даже странно: нежная, гладкая, пахнущая шампунем и собственной кожей, но как будто ненастоящая. Бархатистый, упругий, теплый тугой лёд – невероятно. Алеша лежал на спине и думал сначала о Лизе, потом об одной их сотруднице, которая ему слегка нравилась и иногда хотелось ее обнять. А уж совсем потом, когда гнать эти мысли становилось совсем невмоготу, – потом о Сотниковой, о ее золотистой белизне и непристойных рассказах шепотом. Вспоминал, как Сотникова пересказывала свои сны. Как будто бы она – русский барин, и ей – то есть уже ему! – привели крепостную девку, и двое слуг раздевают ее перед ним и держат ее за руки и за ноги, ну и все понятно. Или как будто она – гувернантка и соблазняет двенадцатилетнего мальчика, своего воспитанника, заводит его в кладовку с платьями и шляпками и уговаривает его лизать, капая туда вишневое варенье серебряной ложечкой из плоской хрустальной вазочки. От этих шепотов он весь исходил желанием тогда – уже, считай, пять лет назад – и сейчас. В такие ночи он даже пробовал всерьез обнять сонную Лизу, но она, как будто и не спала вовсе, трезво и беспрекословно говорила: «Извини, я уже сплю!» А интересно, думал он, если он сейчас управится как пионер под одеялом, воображая себе Сотникову, будет ли это изменой? Хотелось разбудить Лизу и спросить.
Но они мирились довольно скоро. Нет, «мирились» – это неправильное слово. Они же не ссорились. Просто Лиза вдруг снова оживала, от нее снова шла волна, дрожь и импульс. Электрический ток, как от ладони академика Сахарова в шестьдесят пятом году в Крыму. Все было прекрасно, нежно и бурно – до следующего серьезного разговора.
Когда Алеша переехал и перепрописался в их с Лизой новую квартиру, мама поселила у себя Любовь Семеновну. «Ты не возражаешь, если она будет жить в твоей комнате?» – «Нет, что ты, конечно, я очень рад… Но прости, мама, ты не хочешь сделать перестановку? Устрой себе спальню в папином кабинете, Любовь Семеновна пусть живет в твоей комнате, а в моей, как и положено, кладовка. А гостиная-столовая останутся, как раньше». – «Ты с ума сошел! – вдруг закричала Римма Александровна. – Это кабинет твоего отца! Ты в любой момент можешь сюда прийти и заниматься сколько влезет! Почему ты не приходишь позаниматься в кабинете отца?» – и весь прочий праведный гнев, за которым она хотела скрыть неловкость ситуации: действительно, какого черта уже который год жить в музее-квартире, а не в квартире просто? Почему не устроить эту квартиру так, чтобы всем было удобно? Она кричала еще что-то про отчий дом, про людей, которые сидели в этом кабинете на этом диване… «Не только сидели, но и лежали, и кое-чем занимались», – в уме улыбался Алексей. Он пытался ее перебить, объяснить, что у него не та работа, чтоб сидеть в домашнем кабинете, а в случае чего почитать книжку он прекрасно может у себя дома. Но тут мама говорила, что вот будут дети, тогда сам прибежишь в отчий дом от детского крика, и тут же начинала упрекать Лизу, что она не рожает. И, уцепившись за имя Лизы, вдруг бледнела и говорила: «Это не кладовка, а просто маленькая комната. Это Лиза считает, что это кладовка? Что тебя поселили в кладовку? Это ее идея? Это она тебя подучивает упрекать мать и отца?» – «Все, мама, все, все, все. Поступай как знаешь», – и он убегал домой, спасаться у Лизы от мамы.
Так что в общем все было хорошо – и на работе, и дома.
25.
Но Мишу Татарникова он не забыл.
Отомстить случилось через пять лет.
Алексей, по благословению Ярослава Диомидовича Смоляка, уже был замом у Артура Иваныча Ланского, и дал ему Артур Иваныч целую исследовательскую группу, шестнадцать штатных единиц. Эх, времена были! Вот тут к нему подкатился Татарников. Там была ужасная история. Мишка успел сильно испортить отношения на своей работе, диссертацию так и не защитил, говорят, попивал, а то и покалывался, были и такие сведения. Начальство решило спровадить его в армию. На год. Подальше, в степные края, на строительство какого-нибудь объекта или на испытание очередного изделия. Офицером, офицером, разумеется, потому что все они после военной кафедры стали лейтенантами. Алексей после диссертации стал капитаном, но не в том дело. А дело в том, что Мишка прибежал к Алексею: спасай. Работа в КБ Ланского – это и броня от армии, и утереть нос бывшему начальству, и приличная зарплата.
– Спасай, старик, – вроде бы развязно, но напряженно сказал Мишка. – Ты у меня один остался. Дед помер, ты же знаешь.
Конечно, Алексей знал. Академика Татарникова хоронили с некрологом в «Правде» и «Известиях». Со всеми подписями: Брежнев, Андропов, Гришин, Громыко и так далее. Ведь не только крупнейший ученый, но и член партии с девятьсот лохматого года, как говорил Мишка. Да хоть с сентября семнадцатого, все равно до революции, значит, «старый большевик». Друзья деда, очевидно, скончались ранее. Верных учеников у него не было. Сын был совершенным ничтожеством, алкашом, пропивающим мозги и отцовскую библиотеку, книги с подписями Вернадского и Иоффе, Курчатова и Берии. Жена сына – тоже пьяница и наркоманка. Мишка был одинок, нищ и в полной заднице. Не считать же боевым ресурсом прописку в засранной семикомнатной квартире, в доме, на котором висит мраморная доска: «Здесь жил и работал выдающийся советский ученый, Герой социалистического труда…» Кстати, эту доску открывал сам Анатолий Петрович Александров, президент Академии наук. Ну и иди к Александрову, чудило! Падай в ножки, проси во имя дедушкиной памяти. Стыдно? Или не догадался? Смешно, что Алеша Перегудов оказался для Миши Татарникова единственным шансом.
Алексею на минуту стало жалко Мишку. Он представил себя на его месте. Просящим и жалко храбрящимся. И ехать за триста верст от Семипалатинска – или куда там его засылали – тоже не хотелось. Пропащее дело. Тем более – он на пяток секунд внутри этой минуты совсем плотно влез в Мишкину шкуру, – тем более если ты алкаш или колешься. От ломки сдохнешь.
Но только на минуту. Алексей вспомнил свое унижение, свой бессильный гнев, когда эти две самоуверенные морды – Наташа Ильясова и, главное, Мишка Татарников – объясняли ему, что Сотникова – «не наша; из другого инкубатора; не приводи ее к нам».
Вспомнил Мишкины речи во всех подробностях.
Вот и получи, дружок, ответный пас. Не сдохнешь ты там, а наоборот. Сойдешь с иглы и станешь настоящим мужчиной.
– Видишь ли, – сказал он, крепко усевшись в кресло; Мишка сидел на стуле перед его письменным столом. – Диссертации у тебя нет. Диплом твой я внимательно посмотрел. Диплом у тебя неплохой, даже, можно сказать, хороший. Но – просто хороший.
Он замолчал и вдруг подумал вот что: как ни крути, а он женился на обожаемой, умнейшей, прекраснейшей Лизе – хотя чуть своенравной, но своенравие только украшает современную женщину, – он на ней женился потому, что король компании Мишка Татарников и королева Наташа Ильясова невзлюбили Сотникову. Значит, отвратительная Мишкина выходка стала залогом его, Алеши Перегудова, семейного счастья? То есть Мишка не только ни в чем не виноват, но и, напротив, имеет заслуги?
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
