В доме, в общем-то, ничего страшного не происходило: из колонок неслась бьющая по мозгам музыка, стол был заставлен пивными банками, а в креслах развалились непрошеные гости. Мы пожали друг другу руки, я выпил с ними пару стаканчиков, голова моя кружилась. Но где же близнецы? «Они у себя в спальне», — сказал мне Клод Бланкар, явно обрадованный моему появлению. «Приведи их ко мне сию же секунду!» — приказал я ему. Я был взбешен, глядя на перевернутый вверх дном салон Дефонтенов. Я редко заходил сюда, но для меня это был единственный настоящий салон, который я видел в своей жизни, мой Версаль, мой Лувр, мой Елисейский дворец. Посещать салон Дефонтенов, любоваться его картинами, мебелью, роялем, библиотекой — какое счастье! Я относился к нему с чувством собственника, точнее говоря, с чувством гражданина, дорожащего национальным достоянием. «Будет лучше, если ты пойдешь со мной», — робко произнес Клод Бланкар. Ну ладно, пойдем.
Лео лежал на своей кровати, Камилла — на своей. У обоих был слегка испуганный и, как это бывало, когда они оказывались в неприглядных ситуациях, отстраненный, безразличный вид. Они, казалось, не заметили моего появления. Камилла лежала на кровати не одна. Рядом с ней валялся какой-то тип, лица которого я толком не рассмотрел, но зато увидел его руки. Огромные руки, которые ползали по ее телу, их было десять, двадцать отвратительных рук. Они тянулись к ее шее, спускались к груди, коленкам, тискали ее ляжки, — у меня в глазах двоилось, троилось. «На тебе пауки, Камилла», — вырвалось у меня. Из-за высокой температуры меня колотило, а глаза жег огонь. «Пауки?» — пробормотал тип. «Клод, принеси мне швабру, сейчас мы их прикончим». Я сам не узнавал своего голоса, громового и повелительного, доносящегося откуда-то с неба, и я был рад божественной поддержке. «Швабру, Бланкар, мигом!» Бедный мальчишка рванул в направлении к кухне, тип испарился, а я рухнул на кровать Лео, прислонившись к нему головой. Два или три человека показались на пороге спальни, но тут же были остановлены ревом: «Прочь, Юпитер не любит пауков, Юпитер сейчас ими займется!» Мне стало вдруг удивительно хорошо, боги Олимпа взяли мою жизнь под опеку, в руках у меня материализовалась швабра, превратившаяся в дирижерскую палочку. «А теперь танцы!» Музыка в салоне сменилась, нежный голос шептал мне на ухо «Рафаэль», Лео осторожно поддерживал меня, моя голова покоилась у него на плече, ноги болтались в пустоте, меня куда-то несло, и вот в моих объятиях уже не Лео, а Камилла, в салоне никого нет, только она и я, изредка передо мной всплывает испуганное лицо Клода Бланкара, которому я отдаю распоряжение снова поставить ту же песню, еще и еще. Кто-то протянул мне стакан. «Ну, поскольку того желает Юпитер», — сказал я, добросовестно проглатывая беловатую жидкость. «Я дала ему две, — раздался откуда-то голос моей матери, — у него же жар, и остановите пластинку, я уже больше не могу слушать эту Карлу Бруни!» — «Жаль, — еле ворочая языком, произнес я, — как жаль, такая хорошая песня». Я слышал звон стаканов, скрип переставляемой мебели, мне казалось, что я нахожусь на попавшем в качку корабле, нежный голос, напевавший «Рафаэль, Рафаэль» постепенно затих, мы шли по улице. «Как жаль», — твердил я, но у меня не хватало сил возмущаться, я потерял божественную мощь, я был свиньей, которую вели в свинарник. «Я не могу терпеть», — произнес я, лежа уже в постели, мама приподняла меня, чтобы поменять простыню, новое белье обожгло мою кожу холодом, от этого переворачивания меня опять затошнило и потом всё — я отключился.
Позднее мне рассказали, что когда старики Дефонтены вернулись домой, мама с Клодом Бланкаром все уже прибрали, выбросили банки с бутылками, проветрили комнаты от запаха табака и травки, а швабру поставили в кладовку. «Еще хорошо, что ты в драку не полез, — вздохнув, сказала мне мать на следующий день, а может, через день, — уж очень чудной ты был». — «А что стало с теми типами?» — поинтересовался я. «О, они сразу же ушли, даже не пикнули», — как-то слишком быстро ответила она. «А близнецы, что с ними было?» — «Я уложила их в постель, вот, что я сделала, и они подчинились, как миленькие!» В ее голосе был слышен упрек, возможно, она высказалась бы еще резче, не будь я болен. Наверное, я должен был запретить близнецам пить, курить травку, да и самому мне не стоило напиваться, а может, мне нужно было поработать там вышибалой, пригласить принцессу на танец, а потом, вернувшись домой, рассказать своей мамочке о восхитительном вечере, проведенном в господском дворце. Ни слова осуждения в адрес близнецов, все камни в мой огород, где справедливость?! «Я танцевал с Камиллой», — глухо запротестовал я из глубины подушек. «Ну да, и с Лео тоже, лучше ничего не мог придумать!» Но что же я натворил? Я смутно помнил момент пьянящего всемогущества, за которым последовало обжигающее счастье, потом я, кажется, упал в ледяную прорубь, а на следующий день ко мне пришел доктор Вильнёв, у которого когда-то подрабатывала моя мать.
— Ночью я слышал голоса, — сказал я, когда он меня осматривал.
— Это были приятные голоса, Рафаэль?
— Очень приятные, сам главный бог разговаривал со мной, а сирена звала меня по имени.
Доктор Вильнёв, похоже, был впечатлен.
— В таком случае, мой мальчик, тебе крупно повезло, думаю, ты будешь счастлив в жизни. Сильный жар вкупе с хорошей дозой алкоголя приводит, как правило, к малоприятным галлюцинациям!
— Значит, мне повезло?
— Твое воображение подарило тебе счастливые минуты. Мне сказали, ты пел так, что весь город слышал. И кто же был твоей сиреной? — после некоторого замешательства добавил он.
— Камилла Дефонтен.
— Внучка муниципального советника?
Лицо его помрачнело.
— Она еще весьма юное создание. Мне приходилось лечить ее и брата. Они показались мне слегка… Я сказал Дефонтенам… Ну, не знаю, думаю, что…
Запнувшись, он продолжал:
— Ты правильно сказал, это — сирена, самая настоящая сирена, но не забывай, она еще не готова выйти на берег к людям.
— Она звала меня: «Рафаэль, Рафаэль», ее голос, такой нежный, доносился из морских глубин…
— Ладно, а теперь ты должен спать, и в следующий раз будь осторожнее с выпивкой, знаешь, в бутылке прячется джин, да и в самокрутках ваших тоже, и неизвестно, сможешь ли ты всегда удерживать над ним верх.
Я кивнул головой и без сил, снова покрывшись потом, упал на подушки. Доктор Вильнёв с веселым видом собирал свой чемоданчик.
Ну и разговоры у нас с тобой, мой мальчик. Юпитер, сирены, джины! Но это хорошо. Да, пока не забыл, еще один совет: про пауков лучше не рассказывай. Люди могут подумать, что у вас вся кухня в паутине, а ты же знаешь свою мать, она с кулаками набросится на того, кто обвинит ее в неряшливости. С воображением следует обходиться осторожно, мой дорогой. Думаю, если бы я сам был менее осторожен… ну, да ладно, сам поймешь, когда подрастешь.
Я провалялся в постели с воспалением легких дней десять. И был рад этому одиночеству, с блаженством вспоминая и могучий голос, сошедший ко мне с небес, и другой голос, звавший меня с манящей нежностью, и джина, о котором говорил доктор. Образы из забытых детских книжек с новой силой будили мое воображение, я попросил маму найти мне рассказы о чарующих сиренах, древних богах и всемогущих джинах, — меня охватила настоящая литературная лихорадка. Близнецы не приходили меня навещать, ну и ладно, мне было хорошо наедине со своими грезами. Даже визиты Поля не доставляли мне большого удовольствия. Когда вам приоткрылась дверь в другой мир, то уже не хочется, чтобы вас тревожили. И вы никого не можете взять туда с собой. Вы понимаете, что дверь эта открылась случайно, что она узка, своенравна, болтается из стороны в сторону под напором таинственных ветров, что она обладает сверхъестественной способностью появляться и исчезать по своему усмотрению. Вы ждете момента, когда же она откроется, повторяя волшебные слова, с помощью которых сможете в нее войти, а вокруг вас туман, ощущения ускользают, вы купаетесь в лучах света, температура повышается, тело бросает то в жар, то в холод, вы падаете с облаков на землю, страдаете от неприятных запахов, не можете пошевелить ни рукой, ни ногой.
