Без колебаний приступает к своему труду акушер,Я вижу, как его рука нажимает,принимает, поддерживает,Я лежу у самого порога этих изящныхи эластичных дверейИ замечаю выход, замечаю прекращение боли.
Уолт Уитмен. Песня о себе[91]Телевизор занимал больше места, чем камин, но никто не смотрел его. В очаге светился электрический огонь. Фарфоровая пепельница в виде пекинеса была переполнена, а ковер усыпан конфетти из окурков. Ковер между входом в комнату и большим креслом, где находилась пациентка, прохудился. На полу виднелись жирные пятна от уроненной пищи и следы поскользнувшихся ног. На диване, который был длиннее, чем комната в ширину, сидели мужчина и женщина: сын и дочь моей пациентки. Им обоим пришлось раздвинуть колени, чтобы для их животов оставалось место. Сын встал, чтобы поприветствовать меня. Его руки дрожали.
«Она истекает кровью, доктор, – сказал он. – Снизу».
До того, как выйти под дождь, сидя в автомобиле, я изучил историю болезни Гарриет Стаффорд на рабочем ноутбуке. У нее была эмфизема[92], ишемическая болезнь сердца, гипертония и диабет – четыре всадника апокалипсиса стареющего общества. В ее карте, помимо этих четырех записей, были еще две, не менее значительные: «мультиинфарктная деменция»[93], которая объясняла то, как рассеянно она взглянула на меня, когда я вошел в комнату, и «карцинома эндометрия», то есть рак матки, который и стал причиной кровотечения. Внизу была просьба, приписанная ее лечащим врачом: «По возможности избегать госпитализации».
– Здравствуйте, я доктор Фрэнсис, – поздоровался я. – Как вы себя чувствуете?
В ее глазах отразилась типичная для больных деменцией паника: она боялась, что скажет глупость или выставит себя в плохом свете. Я представил себе ее мозг, такой же изношенный, как ковер на полу. Вместо широких возможностей социального взаимодействия ей приходилось довольствоваться лишь несколькими машинальными ответами. Некоторые больные деменцией буквально возвращаются к довербальному этапу развития: как совсем маленькие дети, они учатся доверять или не доверять окружающим по тону голоса говорящего и его манере произносить слова.
– Хорошо, да, нормально, – ответила она, улыбаясь и немного расслабляясь.
Я взял ее руку и осторожно потряс. Она была холодной, ладонь – потной, а пульс – поверхностным и частым.
– Я пришел, чтобы вам помочь, – сказал я.
Затем я прощупал кожу по всей длине руки: до самого плеча она была холодной. Женщина потеряла так много крови, что в теле ее уже не хватало, чтобы согревать конечности. Кожа ее лица стала бледной и восковой, почти прозрачной. В белках глаз крови совсем не было.
– Я менял ей прокладку полчаса назад, – сказал сын пациентки, – но рак… кровь хлещет из нее.
На его лице вспыхнул румянец: ему пришлось обсуждать две табуированные темы, рак и вагинальное кровотечение, с незнакомым мужчиной.
– Мне нужно ее осмотреть, – сказал я. – Можно ли ее куда-нибудь положить?
Рядом с гостиной была маленькая свободная спальня: пациентка больше не могла подниматься по лестнице. Сын и дочь помогли ей встать с кресла и, как ребенка, под руки повели в спальню. «Все хорошо, мам, все хорошо», – приговаривала ее дочь, как родитель, успокаивающий испуганного ребенка. Затем они с легкостью приподняли ее и уложили на кровать.
Она легла на спину, а я развязал ее домашний халат. Эта женщина понятия не имела, кто я такой, но воспоминания о врачах, пробужденные в ней появлением меня в галстуке и белой рубашке, успокоили ее и дали ей понять, что в необходимости вот так раздеться нет ничего страшного. Ее кровяное давление стало настолько низким, что измерить его было практически невозможно. «Больно?» – спросил я ее, пытаясь говорить максимально простым языком. Она сморщилась и провела рукой по растяжкам на коже. Вдруг мне показалось удивительным, что ее сын и дочь когда-то были внутри ее матки. Орган, подаривший им жизнь, сейчас приближал смерть их матери. Спустив ее пижамные штаны, я увидел кровь, наполняющую прокладку, и скользкие темно-красные сгустки.
Я достал из чемоданчика пузырек морфина и сделал укол в живот пациентки. Место инъекции было лишь в нескольких сантиметрах от опухоли, пожирающей ее матку, заставлящей затвердевать органы брюшной полости и убивающей ее так же быстро, как вскрытые вены. Пока я наблюдал за пациенткой в течение нескольких секунд, она закрыла глаза и задремала. На стене над ее головой висел плакат с изображением Иисуса: у него было кровоточащее сердце и голливудская борода. Вдоль плинтусов лежали стопки видеокассет. В комнате стояла открытая сумка с необходимыми вещами, похожая на те, что заранее собирают женщины, ожидающие родов. В сумке лежали банки с тальком, сигареты и чистые ночные рубашки.
– Мы храним эту сумку на случай, если маме придется лечь в больницу, – пояснил ее сын.
Затем мы все вместе вышли в гостиную, оставляя миссис Стаффорд лежать на кровати.
– Я знаю, мы раньше не встречались, но я изучил историю болезни вашей мамы, и мне известно, что у нее рак и что кровотечение непосредственно с ним связано.
– Да, – кивнула ее дочь. – Много месяцев назад врачи сказали, что ей осталось жить несколько недель.
– У нее большая кровопотеря, и мы можем сделать две вещи: либо отвезти ее в больницу для вливаний крови, либо оставить ее дома и смотреть, что произойдет…
Брат и сестра переглянулись, после чего мужчина отвел взгляд и стал смотреть в окно.
– …или что может произойти, если кровотечение прекратится, она восстановится и все будет так, как раньше. Или же что произойдет, если она продолжит истекать кровью и угасать.
