— Рейх заявляет, что это грязная и злобная ложь, сфабрикованная инопланетянами и евреями, — сердито сказал Риббентроп и наградил Молотова взглядом, исполненным негодования. Министр иностранных дел СССР с трудом сдержал улыбку — ему удалось нанести удар в самое больное место. Германия может сколько угодно отрицать свое участие в зверских расправах над ни в чем не повинными людьми, им все равно никто не верит. Риббентроп продолжал: — Кроме того, герр Молотов, я сомневаюсь, что Сталину требуется совет по поводу эффективного уничтожения мирных граждан.
Молотов оскалился, он не ожидал, что слабоумный немец сумеет так быстро отреагировать. Впрочем, Сталин убивал людей за то, что они выступали против него или могли представлять для него опасность (с течением времени обе категории практически слились воедино), а вовсе не за их национальную принадлежность. Однако различие было таким тонким, что он решил не обсуждать его за этим столом.
— Нам не следует забывать о том, что, несмотря на прежнюю вражду, мы находимся по одну сторону баррикад, — напомнил Шигенори Того. — Все остальное необходимо забыть. Возможно, наступит день, когда мы снова рассмотрим свои прежние разногласия, но сейчас необходимо заняться решением более насущных проблем.
Министр иностранных дел Японии оказался единственным человеком, который мог разговаривать с Молотовым и Риббентропом, поскольку перед тем, как прилетели ящеры, его страна заключила союз с Германией и соблюдала нейтралитет по отношению к Советскому Союзу.
— Разумное предложение, — проговорил Халл.
То, что он согласился с Того, имело огромное значение, поскольку США и Япония ненавидели друг друга не меньше, чем русские и немцы.
— Насколько возможно, мы постараемся сохранять нашу прогрессивную коалицию и продолжим бороться против империалистических захватчиков, одновременно изыскивая пути сообщать союзникам о своих достижениях и открытиях, — проговорил Молотов.
— Насколько возможно, — подтвердил Черчилль.
Все собравшиеся дружно закивали. Молотов знал, что такая постановка вопроса ослабит их совместные усилия. Но он прекрасно понимал, что в противном случае Большая Пятерка, вообще, не станет делиться друг с другом своими секретами. Соглашение с известными недостатками все-таки лучше, чем договор, который может лопнуть в любой момент.
Борьба продолжается. А остальное не имеет значения.
Глава V
Завыла сирена, предупреждающая о воздушном налете, и Дэвид Гольдфарб помчался к ближайшему окопу. Через несколько минут голос сирены перекрыл рев истребителей ящеров, который нарастал с невероятной быстротой. В тот момент, когда Гольдфарб нырнул в окоп, на землю начали падать бомбы. Земля содрогалась, словно от не-выносимой боли, вовсю палили орудия противовоздушной обороны. Самолеты ящеров, не прекращая стрелять, носились совсем низко, чудом не задевая кроны деревьев. Сирена продолжала выть.
Через некоторое время вражеские истребители улетели, люди сделали им вслед несколько совершенно бесполезных выстрелов. Осколки снарядов сыпались с неба, точно острые металлические градины. Перепуганный, оглохший, грязный Гольдфарб поднялся на ноги и посмотрел на часы.
— Ну и дела! — пробормотал он: с того момента, как начали выть сирены прошло чуть меньше минуты.
Но за эту минуту в Брантингторпе все перевернуто вверх дном. На взлетной полосе валяются какие-то ящики. Одна из бомб угодила прямо в самолет, несмотря на то, что он, казалось, надежно закамуфлирован и спрятан в специальном ангаре. В затянутое тучами небо поднимался столб жирного черного дыма. Гольдфарб огляделся по сторонам.
— Вот проклятье! — выдохнул он, увидев, что металлический барак, в котором он пытался решить проблему установки радара на истребитель типа «Метеор», превратился в кучу мусора.
Часть закругленной крыши, сделанной из оцинкованного железа, отлетела на пятьдесят футов.
Гольдфарб выбрался их окопа и поспешил к бараку, который начал гореть.
— Полковник Хиппл! — крикнул он на ходу, а потом принялся звать остальных офицеров, с которыми работал, и похолодел от ужаса, представив себе, что не получит никакого ответа.
Но тут из окопа, расположенного поблизости от их импровизированной лаборатории, начали появляться головы офицеров военно-воздушных сил. Гольдфарб заметил фуражку Хиппла, который был маленького роста.
— Это вы, Гольдфарб? — спросил полковник. — Вы в порядке?
— Да, сэр, — ответил Гольдфарб. — А вы?
— Благодарю вас, вполне, — заявил Хиппл, ловко выбираясь из окопа. Посмотрев на то, что осталось от барака, где они все вместе ставили эксперименты, он только покачал головой. — Столько работы псу под хвост. Хорошо еще удалось кое-что спасти.
Пока из окопа выбирались остальные офицеры, он показал Гольдфарбу, что имел в виду.
Дно узкого окопа было выложено папками и вылетевшими из них бумагами. Гольдфарб изумленно посмотрел на Хиппла, а потом снова на документы.
— Когда прозвучал сигнал тревоги, вы… вы все задержались, чтобы прихватить бумаги?
— Ну, работа, которую мы тут делаем, имеет некоторое значение, не так ли? Разве вы считаете по-другому? — пробормотал Хиппл с таким видом, будто просто не мог поступить иначе.
Скорее всего, так оно и было. Если бы в тот момент, когда завыли сирены, Гольдфарб оказался вместе с остальными в лаборатории, он думал бы только об одном — поскорее добраться до укрытия.
Тут и там начали появляться рабочие наземных команд и, не теряя времени, складывать то, что осталось от бетонированной площадки, и мусор по обе стороны взлетных полос, по которым неприятель нанес удар, и в новые воронки от бомб. Другие отряды закрывали ямы перфорированными стальными листами, чтобы потом привести все в порядок как полагается.
Капитан авиации Кеннан показал на горящий самолет.
— Надеюсь, это не один из «Пионеров».
— Нет, сэр, в том ангаре стоял всего лишь «Харрикейн», — покачав головой, сказал уоррант-офицер Раундбуш.
— Всего лишь «Харрикейн»? — возмущенно повторил Кеннан, который летал на этих самолетах во время знаменитой «Битвы за Англию»[8]. — Бэзил, если бы не «Харрикейны», тебе пришлось бы подстричь усы так, чтобы они стали похожи на зубную щетку, и начать учить немецкий. Вся слава досталась «Спитфайрам» — они выглядят такими надежными — но основную работу сделали «Харрикейны».
Раундбуш невольно прикрыл рукой свои роскошные светлые усы.
— Прошу прощения, сэр, если бы я знал, что благодаря «Харрикейну» мои усы не пали жертвой военных действий, я бы с большим уважением отозвался о вашем любимом самолете, даже несмотря на то, что он безнадежно устарел.
У Кеннана сделался еще более негодующий вид. Главным образом потому, что Раундбуш по сути был совершенно прав. Но прежде чем он успел сделать ответный выпад, в их перепалку вмешался полковник Хиппл:
