Уланы быстро приближались. За их строем показался другой – вероятно, драгуны; издали они выглядели крошечными, словно оловянные солдатики.
– Уж не думают ли эти джентльмены взять нас в осаду? – поинтересовался доктор Тромп, заряжая магазин маузера.
– Проклятье, я должен был выставить часовых! – сокрушался Сорвиголова. – Непростительная ошибка! Хотя не все ли равно, где сражаться – здесь или в степи… К тому же нас теперь одиннадцать человек, и справиться с нами будет не так-то просто.
В такие минуты самообладание Жана становилось буквально фантастическим.
– Сколько у вас патронов, Папаша? – быстро спросил он.
– По двести на брата.
– Отлично! А у нас троих – по двести пятьдесят. И, уж конечно, палить по воробьям мы не станем.
Сорвиголова умело выбрал позиции для десяти бойцов, составлявших гарнизон маленькой крепости, а за собой оставил роль «резерва» – чтобы вовремя подоспеть к любому, кому потребуется помощь. Как только с организацией обороны было покончено, во дворе фермы воцарилась мертвая тишина. Наконец издалека донесся пронзительный звук горна. В сопровождении трубача к ферме приближался улан с белым платком на острие пики.
– Парламентер! – Сорвиголова от удовольствия даже потер руки. – Несомненно, с требованием капитуляции. Ну что ж, мы устроим ему достойный прием!
Вместе с Фанфаном, водрузившим на штык белую салфетку из комода сестрицы Бетье, Сорвиголова поднялся на стену.
– Эх, жаль, нет у меня дудочки, – съехидничал Фанфан, – а то бы сыграл им веселенький мотивчик!
– Лейтенант Фанфан, смирно! – с насмешливой торжественностью скомандовал Сорвиголова.
Английский парламентер, осадив коня в двадцати шагах от фермы, зычно прокричал:
– По приказу майора Колвилла я требую от обитателей этой фермы открыть ворота и безоговорочно выдать человека, именуемого Сорвиголовой. В случае неповиновения дом будет взят штурмом и сожжен, а все его жители преданы суду по законам военного времени!
Ответ не заставил себя долго ждать:
– А я, капитан Сорвиголова, взорвавший водохранилище Таба-Нгу и оценивший в одно пенни голову негодяя, именуемого майором Колвиллом, предлагаю вам немедленно убраться отсюда! В противном случае мои стрелк´и откроют огонь. Что касается вашего начальника, то он приговорен мною к смертной казни. Слова военного преступника не имеют для меня никакого значения.
Несколько смущенный, парламентер продолжал:
– Предупреждаю: нас пятьсот человек и в случае сопротивления нам приказано пленных не брать.
– Пятьсот? Не так уж и много. А с пленными вам возиться не придется – у вас их просто не будет.
– Это ваше последнее слово?
– Да.
Убедившись в бесполезности дальнейших переговоров, парламентер повернул коня и в сопровождении трубача удалился.
Минуло четверть часа. Кольцо осады постепенно сжималось. Всадники приближались с большой осторожностью, так как не знали, сколько буров засело в импровизированной крепости. В конце концов один уланский взвод в составе двенадцати кавалеристов неподвижно остановился примерно в полутора километрах от фермы. С их стороны это было ошибкой. Сорвиголова, желая показать осаждавшим, на что способны Молокососы, подозвал к себе самых метких стрелков и, указывая им на кучку улан, сказал:
– Положите ружья на стену, возьмите этих молодчиков на мушку, но стреляйте только по моей команде.
Обреченная попытка, могли бы сказать некоторые. Действительно, мишень была настолько далека, что контуры фигур расплывались. Но ведь буры – лучшие в мире стрелки, а карабин Маузера образца 1898 года – превосходное оружие. Весит он всего четыре килограмма и имеет длину без штыка 110 сантиметров. Калибр ствола – 7,9 миллиметра. В патроне содержится 2,5 грамма бездымного пороха, а пуля из твердого свинцового сплава в «рубашке» из никелированной стали весит 11,2 грамма. Скорость полета пули, выпущенной из маузеровского ствола, достигает 728 метров в секунду, тогда как скорость пули английского ли-метфорда не превышает 610 метров. Пуля маузера смертельна даже на расстоянии четырех километров, а траектория ее полета более отлогая, чем у английского оружия, что позволяет вести прицельную стрельбу с расстояния двух километров. Так что взводу английских улан не стоило чувствовать себя в безопасности.
– Огонь! – наконец вполголоса скомандовал Сорвиголова.
Шесть выстрелов прогремели, слившись в один. В следующую секунду группа улан пришла в полное замешательство. Выбитые из седла всадники полетели наземь, а их испуганные кони понеслись во все стороны.
Залп буров заставил английских кавалеристов вспомнить об осторожности. Они мгновенно разделились на мелкие группы, чтобы больше не становиться легкой мишенью. Да и сами Молокососы, заметив, что в них со всех сторон целятся уланы, укрылись за верхушкой стены.
Сложилась вполне очевидная ситуация: пятьсот англичан против одиннадцати Молокососов, обложенных на ферме, будто кролики в норе. Словно уменьшенная копия окружения армии Кронье в Вольверскраале, с той разницей, что Молокососы, не связанные обозом, сохраняли подвижность, а кольцо окружения не было таким плотным. Впрочем, любая попытка прорваться с боем сквозь ряды англичан была заведомо обречена на неудачу.
Каковы же намерения противника? Он, разумеется, не станет тратить время на осаду, а пойдет на штурм и попытается овладеть фермой. И этому штурму должны противостоять всего одиннадцать человек.
Было около пяти часов пополудни. Солнце клонилось к горизонту, а англичане выжидали. Очевидно, Колвилл, стремясь избежать лишних потерь, планировал ночную атаку. Сорвиголова предвидел это и, хотя положение казалось безнадежным, не терял присутствия духа. С его юношеского лица не сходила улыбка.
– Ничего, мы еще повоюем! – сказал он Папаше, который с философским спокойствием покуривал трубку.
Издали донесся свист летящего снаряда, усиливавшийся по мере его приближения. В ста метрах от фермы раздался глухой разрыв. Взметнулся фонтан земли и камней.
– Недолет! – крикнул Фанфан.
Снова громыхнула пушка. На этот раз снаряд, пролетев над самыми стенами, взорвался в метрах двухстах за фермой.
– Перелет! – с видом знатока отметил Фанфан.
Третий выстрел. Английские артиллеристы наконец-то взяли ферму в «вилку». Снаряд угодил в гребень стены и снес, словно бритвой, около метра каменной кладки.
Однако обитатели фермы вели себя с поразительным спокойствием. Пройдет несколько часов, и жилище их предков будет захвачено врагом, разграблено и сожжено, а сами они будут искалечены, возможно, даже убиты. Те же, кто останется в живых, лишатся крова и будут обречены на нищенское существование. Но нигде не слышно ни единой жалобы, ни слова отчаяния!
Хозяйка собрала дочерей и чернокожую прислугу в столовой. Окружив обеденный стол, они застыли, как на вечерней молитве. Мать, заменившая ушедшего на войну отца, открыла старинную Библию и принялась торжественно читать вслух. Взрывы заглушали слова женщины, но голос ее ни разу не дрогнул.
