Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
На корабле введен новый питьевой режим. Провиантмейстер Сантьяго обследовал кувшины с водой, рассчитал наш расход и пришел к выводу, что если не подожмемся, то через двадцать дней останемся на бобах. Теперь решено: по литру на сутки в индивидуальную фляжку и по два литра на каждую из трех общих трапез, итого 1 × 8 + 2 × 3 = 14. Четырнадцать литров в день на всех, и точка, и пить из кувшина, который на камбузе, запрещено.
Сантьяго перестарался, для вящей экономии смешал в кухонном кувшине пресную воду с морской, это сочетание и в супе, и в чае преотвратительно, у меня разболелся желудок, и опять я дня два-три не брался за перо, дневник лежал заброшенный, а записывать было что, хотя бы цифры суточных переходов, – восемьдесят миль в день! Мы летели, как на крыльях, уже почти половина пути до Барбадоса была сделана, и на карте линия нашего курса выглядела прямой, как стрела. Мы никогда не шли так на «Ра-1».
От недугов своих я врачевался трудотерапией, укрепляя брезентовую стенку слева на корме, а то там волнам раздолье. Плохо, что веревки у нас нынче в цене, раньше их расходовали как хотели, а теперь побираемся, связываем обрывки или расплетаем толстые, чтобы получить несколько тонких.
Позавчера Тур, самый чуткий к запахам, объявил, что по левому борту между хижиной и мостиком чем-то пахнет. Вскоре он уточнил: пахнет газом, это нас встревожило, в прошлом году у нас была утечка. Проверили баллоны с газом – ничего. Сантьяго лично обнюхал рундук-завалинку – ничего. Но запах есть, и теперь мы все его ощущаем, несет гнилью, особенно это чувствуется, когда волна перехлестывает через борт и устремляется под хижину.
Сегодня Тур, Норман и Карло решили обревизовать кувшин с яйцами – и разбили его, потеряна добрая сотня яиц – черт с ними, неважно, деликатес, обойдемся макаронами и овсянкой. Тем более, что сравнительно скоро, в конце июня, мы встретимся с киносъемочной яхтой, и тогда будет у нас вдоволь и яиц, и фруктов, и воды.
Сменю-ка я тему и расскажу поподробнее о нашем зверинце.
Итак, первый наш пассажир – селезень Синдбад-Мореход. Ночью он спит в корзинке-люльке, подвешенной на носу, днем важно расхаживает по палубе. Он весьма серьезен, сердит, до сих пор к нам не привык и недовольно крякает, когда кто-либо подходит слишком близко.
Голубь Юби тоже до сих пор с нами, живет на крыше хижины, там Жорж приспособил для него домик из картона, но Юби предпочитает сидеть на свежем воздухе и залезает в домик только в случае дождя. Иногда он взлетает, делает круг над кораблем и возвращается обратно.
И, наконец, четвероногая-четверорукая Сафи, заядлая путешественница, единственная, пожалуй, из нас, кому на борту вольготнее, чем на суше.
День ее начинается с того, что ее умывают и переодевают в свежие штанишки, этим занимается обер-камердинер Жорж, а гофкухмейстер Карло уже стоит наготове с куском печенья, затем министр этикета Сантьяго привязывает высокородную даму на длинной цепочке к мостику, и Сафи берется за дело. Главная задача – стянуть, что плохо лежит, тетрадь, карандаш, лекарство, бинт и так далее, и все в рот. За сегодняшнее утро, например, она успела попортить блокнот с записями курса и утащить зубную щетку.
Далее, ей очень нравится прыгать с крыши хижины на ванты и на треугольный парус, который, прогибаясь под ветром, образует словно специально для Сафи удобный гамак. К сожалению, это не всегда возможно, только если люди отпустят цепочку на полную длину, – тогда сальто и кульбиты следуют одно за другим, а попутно можно успеть поинтересоваться и прической Тура, и карманом Юрия, и багажом на крыше, а прикрикнут и шлепнут – не беда, в ответ полагается фыркнуть и скорчить гримасу.
Юрий Сенкевич с двумя «Ра». 1970 г.
«И все-таки сегодня, спустя год, мы опять в океане. И опять в контракте, подписанном каждым из нас, сказано: “…рискую и сознаю, что иду на риск”…»
(Юрий Сенкевич)
Сафи необычайно любопытна. Когда кто-нибудь из нас облачается в гидрокостюм, она повизгивает от страха, наблюдая, как хозяин превращается в непонятное черное чудище, но все-таки ползет к борту вслед за прыгнувшим, заглянуть, как он там, среди ужасных рыб, в ужасной воде, – визжит, а ползет, готовая тут же ринуться наутек и опять вернуться.
Она любит общество. Толчется обязательно в самых тесных, в самых людных местах, и если, например, опускают в воду весло, то Сафи тут как тут, а если я вшиваю веревку в парус, то Сафи прыгает вокруг, норовя попасть под иглу.
С наступлением сумерек Жорж переносит ее в специальный ящик с поддоном, подвешенный под потолком хижины. В этом ящике она и спит – вместе со своей любимицей, смешной и безобразной резиновой лягушкой.
Ивон говорила мне, что она предлагала Сафи множество игрушек, но Сафи либо бросала их, либо ломала, а эту вот полюбила и обращается с ней бережно, как с ребенком, и уходит в свой ящик, нежно прижимая ее к груди.
Однажды после ленча я отстегнул Сафи от цепочки и, привязав длинный шкерт к ее поясному ремню, пустил ее гулять по палубе. Сафи резвилась на вантах, бегала по крыше хижины и по мостику, а Кей умиленно снимал на пленку этот процесс. Потом я забрался с ней на мачту, потом мы пустили ее на нос, где кейфовал Синдбад, и Сафи его немного пощипала. Внезапно веревка развязалась, и обезьяна обрела свободу!
Она пулей взлетела по канату на верхушку мачты и уселась там, весьма собой довольная.
Мы замерли от страха, мы представляли себе, что будет с Туром, если Сафи упадет за борт. А Тур уже все заметил, он кричал нам: «Сафи на воле!» – мы и сами прекрасно это видели, приманивали ее фруктами, орехами, конфетами, ничто не помогало. Она сидела наверху и, видимо, не собиралась спускаться.
Тогда Сантьяго принес лягушку.
Увидев ее и услышав ее жалобный писк, Сафи мгновенно слезла вниз и стала отбирать у мучителя свою любимицу. На том обезьянья самоволка и кончилась.
Иногда по вечерам Тур берет ее к себе на руки, и Сафи блаженствует, ворошит волосы у него на груди, снимает с них очень ловко и забавно кристаллики соли и лакомится. Что еще? Да, изредка мы устраиваем ей купанье. Вначале она сердится, зато после – счастлива и любовно чешет свой ставший пушистым мех.
Сейчас она сидит на рукоятке рулевого весла (о рукоять эту каждый вахтенный, всходя на мостик, ритуально ударяется головой, и поэтому пришлось обмотать дерево ватой) и верещит, просто так, от деловитости, а может, чувствует, что я пишу о ней? Пора закругляться, у Сантьяго опять идея, они с Норманом таскают вдоль палубы охапки папируса и буркают, проходя мимо: «Осторожно, литературный салон!» Однако я еще поиспытываю чуть-чуть их терпение, мне хочется, пока не забыл, объяснить, почему любое дело на «Ра» движется медленно.
После первого плавания меня часто спрашивали друзья, куда девалось время, ведь невозможно весь день работать. А я отвечал, что от зари до зари мы были заняты, и не грешил против истины. Во-первых, не менее четырех часов уходит на вахты. Три часа тратим на еду, восемь – десять часов – на сон. Казалось бы, все равно остается семь часов, куда они деваются? Я пытался проследить. Разумеется, некую часть их мы теряем попусту, на праздные разговоры, но болтовня, как правило, начинается с наступлением темноты, когда без особой нужды работать не будешь. А светлая половина суток, чем она заполнена?
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
