— Что мне делать? Как жить дальше? Что мне еще сделать с собой, чтобы искупить этот грех?
Батюшка покачал головой:
— Не надо придумывать страдания, ибо вкусишь их полной мерой.
— Будет расплата? — шепнула я обреченно.
— Будет.
— Я должна рассказать все Коле? Он простит?
— Он человек, такой же немощный, грешный, как все. Нет, не простит. Я знаю его.
— Расстаться с ним? Это будет расплатой? — в ужасе спросила я, ожидая утвердительного ответа.
— Нет, — тихо произнес отец Александр. — Ему не надо ничего рассказывать.
— Но как же жить?!
— Покайся и впредь не греши.
— Да-да, конечно! — снова заплакала я, но уже просветленно.
Так чувствуют себя дети, которых родители отчитали за провинность, но простили, наказав не делать так больше. Я ощутила легкость, будто непосильный груз свалился с моих плеч. Я ничего не забыла и не простила себя, но мне стало спокойно и ясно. Отец Александр дал какие-то указания старушкам служительницам, и мы отправились в дом. Мне показалось, батюшка стал больше сутулиться…
В доме царило оживление. Настя хлопотала, выставляя пироги и разливая суп. Гости встретили нас громкими приветствиями.
— Я помогу тебе, — сунулась я было на кухню к Насте, но она выпроводила меня со словами:
— Иди-иди, тебе надо поесть, отдохнуть с дороги. Потом поболтаем!
Когда передо мной оказалась тарелка вкусно пахнущего куриного супа, я поняла, как проголодалась, и набросилась на еду. Народ вокруг продолжал спор, начатый еще до нашего появления. Бородатый парень лет тридцати, с серьгой в ухе, симпатичный, доказывал, что древние архитектурные памятники нельзя передавать церкви.
— В Новгороде сохранились фрески двенадцатого века, восстановленные с огромным трудом. И что, прикажете впустить в храм прихожан? — горячился молодец. — Свечи, копоть, ладан… А фрескам нужны определенные условия хранения — температура, влажность, — чтобы не разрушались!
Отец Александр возразил:
— Храм Божий должен использоваться по назначению, его для этого возводили. «Дом Мой домом молитвы наречется».
— Ну да, а ваше начальство бесчинствует, закрашивая бесценные росписи и заменяя новоделом! — Бородач в негодовании стукнул по столу огромным кулаком, но, покосившись на мальчика, слегка унял пыл. — Псковский владыка собирается записать фрески Снетогорского монастыря! Вот вам результат.
Тема сменилась, и молодец снова горячился, говоря о разрушенных храмах, которые требуют немедленной реставрации.
— В Новгороде окончательно разрушаются храмы тринадцатого века! И никому до этого дела нет!
— Нужны деньги, — спокойно сказал отец Александр. — Чтобы восстанавливать храмы, нужно много денег.
С ним согласились все.
— Мы делаем все, что можем, — продолжил батюшка. — Используем связи, просим у богатых людей пожертвования, ищем спонсоров. Обязательно найдутся люди, которые не останутся равнодушными.
— Пока они найдутся, весь Псков будет лежать в руинах! — возразил бородач. — И не только Псков! А ведь есть кому восстанавливать: умельцев и профессионалов — море! Были бы деньги…
Несмотря на то что я была занята своим, все же прислушивалась к спору. Бородатый реставратор меня заинтересовал. Но интереснее все же была Настя, которая легко справлялась с гостями, кухней, ребенком и при этом не уставала, не раздражалась, сновала туда-сюда, гордо неся свой бесценный живот. Когда обед завершился, уже стемнело. Я засобиралась. С тоской подумала о том, как буду возвращаться автобусом и электричкой. Однако Настя и тут сообразила:
— Вань, — обратилась она к симпатичному бородачу, — ты сейчас едешь в Москву или на объект?
— В Москву.
— Захватишь нашу гостью?
— С превеликим удовольствием, — ответил молодец и подмигнул мне: — Через часок тронемся.
Настя принялась собирать пустые тарелки. Я вскочила, чтобы помочь ей. Мужчины ушли курить на крыльцо, Петр Александрович увязался за ними. Мы быстренько навели порядок на столе и уединились на кухне. Настя мыла посуду, а я вытирала чистым полотенцем и составляла в буфет.
— У вас все хорошо с Колей? — спросила молодая матушка как бы между прочим.
— Да, — неуверенно ответила я. — Только мало видимся, скучаю…
— Это понятно, — усмехнулась она, — но не страшно. Тебе бы родить, скуку как рукой сняло бы.
Она посмотрела на меня, ожидая ответа. Я вздохнула:
— Ты же знаешь, как он к этому относится. Запретил мне даже думать на эту тему. Что тут сделаешь?
— Положись на волю Божью.
— Как?
Настя вытерла руки о полотенце и села на табуретку возле меня.
— Ты пьешь эту отраву?
— Какую?
— Ну, таблетки противозачаточные?
Я смутилась:
— Почему «отрава»? Сейчас выпускают вполне приличные контрацептивы…
— Все равно отрава для женского организма, — непреклонно заявила Настя. — Перестань их принимать, и все.
— А если забеременею?
— Ты не хочешь этого?
— Хочу, еще как хочу!
— Ну так? — Настя ободряюще улыбнулась. — Я когда еще тебе говорила: решай сама, не мужицкое это дело.
— А если он откажется от меня, от нас? Я ведь, по сути, нарушу слово.
— Выбирай, что важнее. Хотя я уверена, Коля все поймет.
— Получится выламывание рук, — вздохнула я. — Так не честно.
— А взять молодую жену и не велеть ей рожать — это честно? — возмутилась Настя.
— Не надо, — попросила я. — Он же не из каприза или самодурства, я его понимаю.
В кухню пробрался Петр Александрович, и только теперь я вспомнила о подарках. Бросилась искать пакет, нашла в сенях, вернулась на кухню и выложила подарки на стол. Малыш с интересом, но без жадности, взял игрушку и стал вертеть ее в руках.
— Да зачем же! — воскликнула Настя, однако я видела, что ей приятно мое внимание. — Спасибо…
Подошло время ехать. Ваня уже сидел в своей потрепанной «девятке», разогревал ее, а мне все не хотелось уходить из этого гостеприимного дома. Настя обняла меня:
— Приезжай еще. Мне не выбраться — сама видишь. А ты приезжай! Хорошо бы с Колей. Петр Александрович скучает по нему.
Мы расцеловались на прощание, отцу Александру я от полноты чувств смогла сказать только:
— Спасибо!
Он улыбнулся и перекрестил меня.
Ваня включил в машине радио и всю дорогу насвистывал незатейливые мелодии. Я не знала, о чем говорить с ним, и молчала. Однако мне было приятно смотреть на красивого молодца и сидеть рядом с ним. Приехали мы быстро, намного быстрее, чем я утром. Ваня довез меня до самого дома и, прощаясь, вдруг сказал со вздохом:
