— Ясно, — кивнула я, не представляя, о чем она говорит.
— Идем. — Миа повела меня по прохладному, отделанному панелями из дуба темному холлу, потом вниз по лестнице, на фоне которой, я уверена, происходили некоторые интересные моменты жизни Миа в стиле Скарлетт О’Хара.
— О, как мило! — сказала я, глазея по сторонам, в то же самое время стараясь не попасть под гипноз шизофреничных — пардон, эклектичных — работ Брейгеля, Пикассо и огромного количества будд. Бидермейеровская мебель соседствовала с китайскими колокольчиками и ловушками снов племени навахо, которые она, наверное, купила в магазине на Венис-Бич. Потому что, со всем своим безупречным вкусом, Миа не могла противостоять той особой страсти играть с потусторонней силой в намерении выиграть, которая особенно свойственна калифорнийцам. Немного буддизма и щепотка каббалы. Ублажим индейских духов — а потом обратим внимание и на римско-католические иконы, на всякий случай, а то вдруг кто-нибудь там наверху все-таки за нами наблюдает? Складывалось впечатление, что на небесах намечается вечеринка и ты настойчиво набиваешься в список приглашенных представителем сразу от всех конфессий.
— Так, где же она? — Миа заглянула в приоткрытую дверь кухни. Через секунду она гаркнула: «Анастейша!» — так, что мне даже пришлось вцепиться в перила, как тем няням в истории про Мэри Поппинс, чтобы меня не унесло. — A-а, вот она.
И тут афганская борзая размером с маленького пони, цветом шерсти напоминающая цвет волос Джейн Мэнсфилд, оказалась перед Миа и села у ее ног.
— Ой, да это… «афганец», — сказала я слащавым голосом. Потому что даже если обычно мне удается убедить себя в том, что моя грязная ложь — это проявление дипломатии, с одной стороны, и инструмент выживания — с другой, то, увидев эту собаку, я могла лишь подтвердить очевидный факт: это афганская борзая. С самыми отвратительными светлыми волосами и чудаковатой наружностью из всех, что мне попадались с момента обеда в «Спаго». В этом месте каждый клиент через одного — ну точь-в-точь Анастейша. Которая, может быть, собака очень даже благодушная, но выглядела она наполовину собакой, наполовину же какой-то уличной проституткой. Мне даже стало как-то не по себе.
— Ну конечно же, мы афганцы, правда, моя дорогая? — сказала Миа, даже не притронувшись к псине. И ее нельзя винить. Ведь это все равно что погладить волосы другой женщины. — Так, Лиззи, я думаю, тебе стоит взять другую машину Скотта, потому что не хочу, чтобы в моей потом везде была собачья шерсть. Ей нужно как минимум сорок минут тренировки сердечно-сосудистой системы, и не забудь про разминку, а после занятий ей обязательно нужно остыть. А когда придешь, то можешь оставить ее экономке. У меня сегодня вечеринка, так что… в общем, — она снова как-то странно посмотрела на меня, — девушки не хотели бы, чтобы их беспокоили. — С этими словами она прицепила поводок к ошейнику от «Гермес», вручила мне ключи от машины и изобразила на лице нечто вроде улыбки. В параллельном мире, где хирурги еще не обнаружили, что инъекции ботокса помогают замедлить проявления человечности, такое еще могли бы принять за улыбку. А в нашем это выглядело просто как мышечный спазм.
Я скрыла нахлынувшее негодование и обиду за улыбкой и взяла поводок Анастейши. Конечно, Миа звала меня не затем, чтобы садиться со мной за один стол. Это я, тупая башка, вообразила себе такую неправдоподобную ситуацию, — сама и виновата. С какой стати кому-нибудь пришло бы в голову усадить меня между лучшими актрисами современности и решить, что я могу сказать что-то, что будет им интересно? Какими шутками я могла бы развлечь их за обедом? Какую мудрость изречь, чтобы стать достойной филе лосося под соусом из водяного кресса? Я снова заняла свое место у основания социальной лестницы и повела Анастейшу, с которой, по всей видимости, обращались лучше, чем со мной, к машине.
«Другой» машиной Скотта оказался светло-голубого с серебристым цвета «мустанг» 1969 года с откидным верхом. И когда мы ехали по Сансет — собака сидела рядом со мной, — мужчина, ехавший позади нас, наверное, ошибся и принял нас за двух красоток блондинок. Но когда он занял место в соседнем ряду, тогда обнаружилось, что одна из нас оказалась самозванкой из Вашингтона, а другая — собакой. Кстати, я не забыла упомянуть, что у этой собаки было зверское стремление к смерти? Причем умирать одной ей совершенно не хотелось, поэтому она всячески старалась прихватить с собой и меня, пытаясь выбраться из машины, чтобы растянуться под колесами встречных грузовиков. Единственное я знала наверняка — на ее похоронах цветов будет больше, чем на моих.
— Анастейша, прекрати, моя дорогая. — Я пыталась подражать интонации Миа, но тщетно. Тогда мне пришло в голову прибегнуть к грубой силе и привязать ее. Но и на сей раз я потратила силы впустую. Она только выворачивалась и злобно рычала на меня. К тому моменту как мы подъехали к следующему светофору, мы с милой собачкой были оплетены кожаным поводком, как парочка садомазохисток-любительниц. — Хрен ли ты крутишься, прекрати ерзать, сядь на свою гребаную задницу, в конце концов! — заверещала я, и это очень развеселило парня, который сидел в машине рядом. Как ни удивительно — сработало. Ясно, значит, раньше я имитировала не ту речь. У меня закралось сомнение, что слово «дорогая» часто слышалось в доме Вагнеров.
Хвала небесам, она угомонилась и не шевелилась до конца поездки, так что я начала принимать ее за свою сестру. Такую же Голливудскую Милашку. Наверное, я уже дошла до ручки и мне сейчас отчаянно не хватало друга, особенно после того, как со мной обошлись самым пренебрежительным образом. От потенциальной подруги до прислуги, выгуливающей собаку, — один шаг. А может статься, мои нежные чувства к Анастейше — обыкновенный отходняк, который наступает у человека, избежавшего смертельной угрозы. В общем, я решила продемонстрировать Анастейше, что выходки в стиле Кортни Лав не пройдут, зато послушание и покорность поощряются. Я дотянулась до сумочки и извлекла оттуда несколько бисквитных вегетарианских собачьих печений, которыми Миа снабдила меня перед отъездом. Строго-настрого наказав, что собаке положено только одно, чтобы она не потеряла фигуру. Однако после шестого печенья она стала шелковой, как маленький мурлыкающий котенок. После седьмого окончательно разомлела, и ей захотелось больше комфорта. К тому времени как мы добрались до парка, она уже чуть ли не сидела у меня на коленях. Мне пришлось приложить неимоверные усилия и еще несколько нецензурных слов, чтобы сдвинуть ее с места и вывести на песчаную парковочную площадку.
У меня никогда не было собаки, поэтому я не представляла, что должно происходить в собачьем парке. Я ожидала обнаружить что-нибудь пустынное, вонючее и противное с одиноким извращенцем на скамейке. Но я недооценила Лос-Анджелес. Собачий парк оказался просто изумительным местом. Во-первых, там была такая туча народу, что я едва нашла место, чтобы припарковать машину. А во-вторых, здесь не было и намека на грязь. Зато чего здесь было в изобилии — так это модных вечнозеленых деревьев на подстриженной маникюрными ножницами лужайке, пластиковых мешков под каждым деревом, а еще, в обоих концах парка, два фонтанчика с питьевой водой — один для собак, другой для их владельцев. Это место было удивительно хорошо приспособлено для знакомств, если сравнивать его с другими местами, в которых мне приходилось бывать. А для всех этих привередливых жителей Лос-Анджелеса оно еще и имело преимущества: ведь гулять полезнее, чем сидеть в баре, а заводить личные знакомства гораздо безопаснее, чем напороться на сомнительную личность в Интернете.
