— Он! Да ему достаточно было посмотреть на Оду; одним лишь взглядом он завоевывал ее. Однажды вечером, возвращаясь после охоты на оленя, Орнан остановился в замке Шантрель из-за захромавшей лошади. Его, конечно, пригласили поужинать. На следующий день Ода говорила только о нем. Она уже наизусть знала все его шрамы, она смотрела на меня, не видя меня.
— Да, но это был барон.
— Это был солдафон, насилующий пастушек. У него были манеры свинопаса. Он знал только войну и грабежи. Я заявил об этом Оде, но она обвинила меня в ревности.
— Тогда-то у тебя и возникло желание убить его?
Лицо Робера покраснело от гнева.
— Вы — глупец, а я не преступник!
— Конечно, нет, но ты не владеешь оружием и не мог вызвать барона на поединок. Чтобы убить его, у тебя было одно средство — яд.
— Вы осуждаете меня, не зная всего. Но вы правы в одном: я ненавидел Орнана де Ги. Вообразить, как Ода лежит под ним… От этого я сходил с ума. Она была такой неопытной. Я рассказал ей, что ждет ее после замужества, она не захотела мне поверить. Возразила, что только животные занимаются этим. Чтобы убедить Оду, я увлек ее за кусты, где предавались любви пастушок с пастушкой… Она заявила, что это ничего не доказывает, потому что вилланы все равно что животные. Она цеплялась за свои детские мечты. Замужество для нее — это целомудренные объятия, поцелуй, клятва в верности.
— Девственницы из благородных семей живут в другом мире, — заметил Жеан. — Если какая-нибудь разбитная кормилица не просветит их, они до последнего момента остаются простушками.
— Ода говорила, что изменит Орнана к лучшему, научит его читать, петь песни трубадуров… Бедняжка! Орнан де Ги был мясник. Он нажил состояние, грабя города Востока, приказывая кидать на пики своих солдат мужчин, женщин и детей. Ода была зачарована этим мужчиной. Она считала его красавцем. Красавец! Мужчина, носящий бороду, как в галльские времена!
— Он был знаменит.
— Это был убийца, да! Почему у убийцы больше достоинств, чем у овцевода, никому не делающему зла?
— Твой овчар приносит зло баранам, — засмеялся Жеан. — При такой жизни время проходит в резне. Ты слишком молод, чтобы понять это. У тебя отнимут то, что ты не умеешь защищать. Все это касается и твоих овец, и жены или детей. Но, может быть, ты просто играешь в добрые души? А если ты убил барона только потому, что он похитил у тебя Оду?
— Его смерть для меня бесполезна, — возразил Робер. — Что теперь будет? А то, что родители барышни найдут ей другого мужа, вот и все. Только ради того, чтобы претендовать на ее руку, я и хочу убить зверя! Когда мне дадут ленное владение, эта старая кляча Мао не сможет больше меня отвергать.
«Смотри-ка, — подметил Жеан, — похоже, ему не известно о проказе барона… и проказе девушки. Был бы он таким пылким, зная, что его возлюбленная заражена?»
— Если вы обвиняете меня в отравлении барона, — вдруг сказал Робер, — значит, слухи ходят правдивые: Гомело невиновен…
— Вот как? Так говорят? — притворно изумился Жеан.
— Да, слухи быстро расходятся. Слуги в замке вечно подслушивают у дверей, вечером они все повторяют в тавернах. Говорят, что отравление Орнана де Ги готовилось давно, с того дня, когда он назначил дату своей свадьбы. Это правда?
— Никакого сомнения.
— Тогда почему не поискать отравителя в доме Шантрелей? Отец был вне себя от горя при мысли отдать свою дочь мужчине. Жена его — настоящая ведьма, и он перенес всю свою любовь на Оду. Вскоре после помолвки я видел, как он скакал верхом по полям, его глаза были полны слез. Гюг всегда был слишком слаб, чтобы противиться решениям жены. Думаю, он — настоящий виновник всего.
— А ты только попросил руки их дочери?
— Я? Вы хотите посмеяться надо мной, рыцарь. Да они всегда относились ко мне, как к пастуху. Дама Шантрель собиралась продать свою дочь за хорошую цену. Она уступила бы ее золотушному горбуну, если бы мошна у него была набита золотом. Вот барон и провернул сделку, пообещав ей земли и стада. Она продала дочь, как сарацины продают своих женщин на работорговых рынках.
Жеан взял свой кинжал и перерезал веревки, которыми связал молодого человека.
— Пойдем к твоему отцу, — проворчал он. — Что-то мне в тебе не нравится. Говоришь ты очень хорошо. Впечатление такое, будто ты стараешься сбить меня с толку. Ты пустословишь, как «судейский крючок». Если ты и не убивал барона, то мог закрутить эту историю со зверюгой, чтобы прослыть героем и добиться руки Оды.
— Какие глупости! — вскричал Робер, растирая запястья и лодыжки. — Как я могу прослыть героем, притащив труп несуществующего чудища? Вы и впрямь думаете, что аббата Дориуса удовлетворит старая шкура медведя в виде трофея?
— Монстров легко сделать, — ухмыльнулся Жеан. — Ярмарочные ловкачи весьма искусны в этом деле. За морем есть животные, которые могут сойти за порождение дьявола, потому что они неизвестны простому народу. На одной ярмарке я однажды видел сирену, которую сделали из половины тела мертворожденного младенца, пришитого к хвосту большой рыбины, и все это поместили в спирт.
— Вы оскорбляете меня. Я не способен на такие проделки. Но вы, может быть, поверите мне больше, когда встретитесь с моим отцом?
Он поднялся. Встал и Жеан. Робер, подняв с земли свой длинный ржавый меч, уверенно вошел в темноту. Он прекрасно знал эти места и шагал во мраке без тени колебания.
«Дориус обвинил бы Робера в том, что он видит в темноте, как демон», — подумал проводник.
Жеана раздражало, что он так и не сумел составить о юноше определенного мнения. Робер казался ему одновременно безобидным и… очень хитрым. Ум заменял ему меч, и в нем была смекалка, которая вполне могла способствовать разработке сложного плана заговора. Однако оправдывало Робера только одно: проказа Оды. Он не стал бы добиваться ее руки, зная о болезни. Если только… Если только любовь его была так сильна, что не являлась для него препятствием. Черт побери! До чего может довести страсть, если даже проказа ему нипочем! И все же такие случаи бывали: Жеан слышал об этом.
Из тьмы возникли освещенные окна дома. Развалившийся замок с полуразрушенной башней, прилепившейся сбоку. Руина, превратившаяся в овчарню. Обугленные балки свидетельствовали о давнем пожаре. Робер открыл дверь и посторонился, пропуская гостя. В просторном зале со сводчатым потолком тесно толпились овцы, распространяя сильный запах овечьего жира. Коза постукивала копытцем по каменной кладке очага.
В конце стола, закутавшись в поношенный плащ, спал старик. Он полусидел между подлокотниками высокого, достойного сеньора кресла. Его лицо было обезображено страшным шрамом, нанесенным мечом. Кое-как поправленное, оно внушало сострадание.
— Он слеп, — сказал Робер. — Был героем, но о нем позабыли, потому что он уже ни на что не годен. Во время грозы в наш дом ударила молния, случился пожар, довершивший наше разорение. Отец очень сожалеет, что не обучил меня владеть оружием, но я всегда готов драться. Я знаю, что природная отвага заменит мне это умение. Если надо, я выйду против кого угодно.
