Книга Убью кого хочу - Алексей Тарновицкий

Письма пришли одновременно, потому что почту доставляли в отряд централизованным порядком. За доставку отвечал комиссар Миронов – похоже, это было одной из его немногих полезных обязанностей. Когда перед ужином он выкрикнул мою фамилию, я мгновенно испытала угрызения совести, поскольку самым хамским образом забыла о данном маме обещании написать ей сразу по приезду сюда. Вслед за моей прозвучала и фамилия Лоськи – это означало, что он тоже получил письмо. В другое время я бы, конечно, уделила этому соответствующее внимание, но в тот момент меня слишком угнетало чувство вины перед мамой, а потому я оставила своего любимого наедине с цидулькой крашеной гиены. Это было неосмотрительно, я знаю. Парнокопытных следует пасти, даже когда они притворяются дикими и живут в лесу, а не в стойле.

Быстро проглотив гречку с тушенкой, я побежала в комнату, забралась с ногами на кровать и распечатала письмо.

«Дорогая моя доченька, – писала мама. – Мы с тобой расставались так редко, что у меня не накопилось никакого опыта в этой области, даже минимального. Наверно, поэтому я так сильно по тебе скучаю. Бима тоже смотрит крайне вопросительно, причем, насколько я понимаю собачий язык, вопросов задается сразу два. Первый – почему ты исчезла, и второй – когда ты вернешься. Я каждый раз говорю ей, что ответа на первый вопрос у меня нет, зато со вторым более-менее ясно: конец августа.

Бимуля вроде бы успокаивается, но на следующий день приходит снова с тем же озадаченным видом. Может, она не знает, что такое август? Ты уж, когда вернешься, расскажи ей про человеческий календарь, потому что ведь расставания это такая вещь: стоит им только начаться, как уже и конца-края не видно. Выросла моя девочка, ничего не попишешь. Говорила я тебе: «Не расти!» Почему не послушалась?

У нас тут все в порядке, без изменений. Я хожу на работу, Бимуля дрыхнет дома. Хотя, теперь в качестве спальни она предпочитает твою комнату: как видно, так реальней видеть тебя во сне. Когда я соскучусь еще больше, то, возможно, последую ее примеру. Особенно, если ты по-прежнему не будешь писать мне ни строчки, что, согласись, выглядит очень некрасиво с твоей стороны. Но ты ведь напишешь, правда, Сашенька?

Костя, как я понимаю, тоже не пишет, потому что вчера звонила его мама, Валентина Андреевна. Должна тебе сказать, что у нас получилась довольно странная беседа. Сначала мы поговорили о погоде – жара сейчас в городе ужасная, дышать нечем – а потом она спросила, не уехала ли ты.

Я говорю:

– Конечно, уехала…

А она:

– Как жаль, я думала узнать у нее, как там Костя. Уж Саше-то он наверняка пишет, не то что матери. Матерей они совсем не жалуют, эти молодые.

Я, честно говоря, удивилась ужасно.

– Валентина Андреевна, – говорю, – я вас прекрасно понимаю, потому что Саша мне тоже не пишет. Но зачем ей переписываться с Костей?

Тут уже она удивилась.

– Подождите, – говорит, – Изабелла Борисовна. Вы что, хотите сказать, что Костя и Саша поссорились? Что они расстались? Когда это случилось?

– Что вы, – говорю, – Валентина Андреевна. Насколько мне известно, они прекрасно ладят. Но зачем же им переписываться, когда они находятся в одном и том же месте? Ну, разве что, их отряд разбили на несколько частей и послали в разные города, но, по-моему…

И тут, Сашенька, она вдруг как закричит!

– ЧТО?!

Я это специально большими буквами написала, потому что крик был такой, что у меня чуть трубка не выпала.

– Что?! – кричит. – Что вы сказали?

Я говорю, уже начиная кое-то понимать:

– То, что вы слышали, Валентина Андреевна. Костя и Саша сейчас вместе, в одном стройотряде. Я думала, вы знали.

Она замолчала и молчала очень-очень долго, только дышала так тяжело, что я даже стала опасаться, не случилось бы там инсульта. Потому что, судя по дыханию, предрасположение имеется.

Я говорю:

– Валентина Андреевна, вы еще здесь?

И тут она отвечает таким ледяным голосом:

– Да, Изабелла Борисовна, я еще здесь. Я полагала, что Саша едет в Палангу. Что у Саши путевка в дом отдыха. Так мне было сказано моим сыном, вашей дочерью и, кстати, говоря, вами, Изабелла Борисовна.

– Ну да, – говорю, – так и предполагалось. Саша забронировала себе путевку в институте, но в самый последний момент кто-то перехватил. Я и сама узнала об этом только в последних числах июня. Путевку отдали кому-то другому, и Саша осталась ни с чем…

– Ага, – говорит она тем же ледяным голосом. – Саша осталась ни с чем. Ни с чем. Ага. Знаете, Изабелла Борисовна, ваша Саша меньше всего похожа на девушку, которая готова остаться ни с чем.

Сашенька, доченька, по-моему, эта женщина тебя ненавидит. Такое у меня создалось впечатление. Не буду тебе ничего советовать: я никогда не была замужем, а значит, и свекрови не имела. Но тут, по-моему, что-то очень неприятное, Саша. Даже не знаю, как и сказать.

– Валентина Андреевна, – говорю, – я вас не понимаю. Вам чем-то не нравится моя дочь?

– Все вы понимаете, – говорит она. – Хотя нет, не все. Зарубите себе на носу, и своей дочери передайте: это вам с рук не сойдет… не сойдет!

Последнее слово, Сашенька, она просто провизжала. Я в жизни не слышала, чтобы телефон издавал звук такой высоты. И Бимуля тоже, потому что в этот момент она выскочила из твоей комнаты и стала бегать по коридору из конца в конец и рычать. Наверно, собака решила, что мы с тобой нуждаемся в срочной защите. Как знать, возможно, она не так уж и неправа. Потом Валентина Андреевна просто швырнула трубку.

Вот такой разговор, доченька. Моей первой мыслью было скрыть его от тебя, чтобы не расстраивать. Но потом я поняла, что лучше все-таки дать тебе знать, причем как можно скорее: от этой женщины можно всего ожидать. Например, она может собраться и приехать к вам туда в Минводы. Или станет писать письма в какие-нибудь инстанции. Это ведь только кажется, что нет таких инстанций, потому что обвинить тебя и Костю не в чем. У нас так говорят: было бы письмо, а инстанция найдется. В общем, будь, пожалуйста, настороже. И напиши мне, как только сможешь.

Обо мне не тревожься: я чувствую себя великолепно, давление в порядке и сердце не беспокоит.

Целую, мама».

Я перечитала письмо трижды, вложила его назад в конверт и пошла искать Лоську. Его нигде не было – ни в столовке, ни в спальне, ни во дворе. Пришлось вернуться к себе, но в комнате не сиделось. Я еще пять раз просмотрела мамино письмо – выборочно и полностью, с начала до конца, а затем с конца до начала. Просмотрела и убедилась: как ни смотри, лучше оно не станет. Час спустя я снова вышла на поиски – и снова безрезультатно. В актовом зале начались танцы; несколько пар, презрев запреты, интенсивно обжимались под музыку в уютном полумраке. Самое освещенное место было занято танцующими Труди и Райнеке. Она, задрав вверх по-пролетарски непреклонный подбородок, честно выдерживала дистанцию в двадцать сантиметров между своей плоской грудью и вожделенным телом партнера. Он покорно переступал с ноги на ногу, как нескладный баран на стрижке. Со стороны все выглядело, как раньше, но я-то хорошо знала истинное положение вещей: Ольга Костырева вот уже две недели возвращалась в комнату едва ли не под утро. Отсыпалась она после работы, а то и прямо в цеху, пристроившись в уголке на ватничке. Не знаю, когда удавалось вздремнуть ее возлюбленному, и удавалось ли вообще. Впрочем, в тот вечер мне было не до чужих проблем.