– А твой дядя Миддлтон знает об этих планах?
Миддлтон ничего не знал – что было прекрасно известно Джеку. Он с удовольствием наблюдал расстройство Лэнгстона.
– Белые люди – жадные, – сказал Геркулес. – Они были чёрными, пока жадность их не выбелила.
Джеху согласился с этим:
– Господин Лэнгстон всё спрашивает, сколько стоили эти доски. И на что пойдут остатки? Ну я и свалил все обрезки в кучу. Пусть делает с ним, что хочет.
Геркулес рассмеялся:
– Кухарка бросит отличное вишнёвое дерево в печку, чтобы приготовить ужин.
– Этот человек вечно твердит, что его то один обманул, то другой, но на самом деле мошенник – он сам, – сказала Руфь. – Он похож на скорпиона, который размахивает хвостом.
– Девочка, – широко улыбнулся Геркулес, – кто вложил такие идеи в твою прелестную головку?
– А ты отчего такой нахал?
– Да уж такой, как есть. Меня за сахарком не посылают, потому что я умею разговаривать с лошадьми.
Руфь полагала, что Геркулес просто важничает, как все красавчики, но Джеху уже стал ревновать, поэтому они прекратили вместе обедать во дворе.
Мастер Лэнгстон Батлер прощал Геркулесу его нахальство, но смутно чувствовал в Джеху нечто такое, что ему решительно не нравилось. Он тщательно, придирчиво проверял его работу:
– Этой комнатой будут пользоваться дамы.
– Да, сэр. (Джеху терпеть не мог называть кого-то «господин».)
– Они не заметят плохую работу в отличие от меня.
Молодой Батлер, ползая на коленях, изучал обшивку, постукивая по пятнышкам, где лак блестел чуть менее ярко, и пытаясь поддеть ногтём рейки для стульев. Поднявшись, он с улыбкой отряхнул брюки.
Джеху так и хотелось спросить: «Чего тебе от меня надо? Зачем так придираешься?»
Но, конечно, он таких вопросов задать не смел.
– Твоя работа почти так же хороша, как у какого-нибудь ирландца.
– Цветные тоже хотят высоко держать голову, – не сдержался Джеху.
Молодой Лэнгстон надменно улыбнулся взрослому человеку одного с ним возраста, мастеру своего дела, с которым сам Батлер никогда бы не справился; женатому человеку, уже имеющему ребенка, человеку с добрым именем. В его улыбке было столько ненависти, что Джеху подумал – сейчас Лэнгстон Батлер ударит его. Допустим, кочергой – он стоял очень близко к ней, – или вытащит пистолет и убьёт на месте, и единственное, что останется после смерти Джеху – пятно крови на паркете и трудности, связанные с тем, что придётся тащить тело мёртвого негра по улице.
Но всё же, невзирая на ужасную ухмылку Батлера, Джеху, облизав губы, повторил:
– Цветной человек тоже хочет держать голову высоко.
Слова повисли в воздухе.
– По крайней мере, не ниже ирландца, – попытался он закончить шуткой.
Когда Джеху пересказал этот разговор Руфи, она содрогнулась:
– Тебе нельзя дерзить, Джеху. Ты же не сынок его дяди, и к лошадям никакого подхода не знаешь. У тебя есть только я и Мартина.
Джеху позвенел монетами в кошельке:
– Но он мне платит, не так ли? Всё по-честному, без обмана.
После того как Томас Бонно выкупил Перл у миссис Раванель, она осталась работать у прежней хозяйки за двадцать пять центов в день. Отец Браун обвенчал Перл с Томасом, и хотя Фрэнсис Раванель присутствовала на службе, на свадебный пир не осталась.
Законное освобождение было нелёгким делом, но полковник Раванель помог Томасу сделать невесту свободной. Когда Перл спросила Джеху, почему он не сделал свободной Руфь, Джеху пошутил:
– Не могу тратить свой Капитал.
Почти месяц Руфь отказывалась спать с ним, пока её собственные желания не возобладали над обидой.
«Быстрый рост числа свободных негров и мулатов в этом штате из-за миграции и освобождения целесообразно и необходимо сдержать путём введения законодательных мер, препятствующих освобождению рабов… С этой целью почтенный Сенат и Палата Представителей постановили совместно на Генеральной Ассамблее, чтобы ни один раб в дальнейшем не мог получить свободу вне судебного постановления».
ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ЮЖНОЙ КАРОЛИНЫ,
20 ДЕКАБРЯ 1820 ГОДА
Геркулес сообщил Руфи плохие новости прямо на Митинг-стрит, не обращая внимания на повозки, которым он мешал проехать, и на крики разъярённых извозчиков. Сняв шляпу, он даже не мог флиртовать, как обычно.
– Мамуся, ты заболела? – спросила Мартина.
Ужин в этот вечер прошёл в молчании. По дороге на библейские чтения к Денмарку Веси Руфь также не проронила ни слова, и Джеху как ни пытался взять её за руку, так и не смог. В маленьком каркасном домике Веси было тихо. Снаружи не толпились цветные, только на крыльце сидел Галла Джек, обстругивая палку.
– Чудесный вечер, – приветствовал его Джеху.
– Вот на случай, если явятся стражники. – Джек смешно пошевелил густыми бровями. – Послушай-ка, мамаша. Духи уже спрашивали о тебе.
Руфь, поджав губы, отмахнулась. Дверь и окна были завешаны одеялами, в комнатку набилось слишком много народу. Джеху с Руфью нашли местечко в задних рядах. Было тесно, жарко и душно.
Денмарк Веси, положив Библию на табурет, читал, беззвучно шевеля губами. Интересно, подумала Руфь, почему одни, когда читают, шевелят губами, а другие – нет.
Некоторые пришли в шляпах и косынках. Другие явились с непокрытой головой. У одних блестели лысины, у других чёрные и седые волосы тускло светились. Руфь подумала: несвободные теперь никогда больше не смогут освободиться.
Она никак не могла сосредоточиться, даже когда Денмарк Веси, приложив палец к строке, где он остановился, сказал:
– Вот наступает день Господень, и разделят награбленное у тебя среди тебя[28]. – Он постучал толстым указательным пальцем рабочего человека по странице. – Вы думаете, Захария обращается к нам, неграм? Думаете, Бог смотрит вниз и видит, сколько чёрные награбили? Нет, Он не говорит с нами; Он говорит это господам. «Вот наступает день Господень». Как вы будете готовиться к этому дню? Останетесь стоять или протянете ему руку? «Вот наступает день Господень…»
Несмотря на духоту и жаркий, спёртый воздух, Руфь почувствовала, как по плечам прокатилась волна холода. День Господень.
Денмарк Веси внимательно вчитывался в текст, водя пальцем по строкам.
– Внемлите, – прошептал он.
В комнатке было так тихо, что его шёпот скользнул по рядам, как старый добрый друг.
– Скажите мне, братья… Многие ли из вас кланяются господам на улице? Многие?
Одни опустили головы. Другие отвели глаза.
