Залег он действительно там: сошелся с хозяйкой, чтоб не платить. Сейчас, ввиду неудавшегося наезда, спал вполглаза. Проснулся, словно толкнули. Хозяйка кому-то втолковывала: кроме нее, никого здесь нет и не бывает. Скорее влез в брюки, и на чердак, там тайный лаз к алкашу-соседу. Того дома не было. Спустился, блин, с потолка на руках, задвинул досочку, открыл на задах оконце и – огородами, огородами. эфэсбэшники погодя разглядели следы на снегу, но уже простывшие. Электричка прошла по заказу, сняла беглеца с платформы и увезла в Петушки или, может, в Электросталь – не задавайте вопросов.
Сплю на Ириной жесткой кушетке – ей от подкожного жира помягче. Снится мне мать, теперешний муж ее – пропил, небось, весь дом. Если кто любит меня на свете – не для себя, за так – это мать. Всё равно с пустыми руками не явишься, и билет дорогой.
Я не сама проснулась – Ира мне позвонила: хватит, блин, дрыхнуть. Встала, брожу раздетая – Санечка не реагирует… с Ирой, небось, привыкнешь без спросу не выступать. Ира и Санечке звякнула: пойдешь с Анжелой за сумками. Их у меня всего две – нечего, блин, одеть. Ира мне приготовила пальто – на нее не лезет – и сапоги – перестали застегиваться на ней. Идем по морозцу вместе… совсем даже, блин, неплохо… чего она так затюкала своего мужика? Пошли на виду у платформы, я помахала Ирине – дескать, приказ выполняем. В Кучине пусто и глухо. Глупо, бабЗоя, без толку переживать… будет другая девчонка… привыкнете как-нибудь. – Нет, не привыкну… ты чисто полы мне мыла. Совсем забыла: твой брат заходил… сто лет его не видала. Я не знала – сказала: ты на работе. Так пешком и пойдете? – Нам, бабЗоя, легко… идти тут недалеко.
Возле платформы творится чтой-то неладное. Мы подошли поближе: Жорик, прикованный наручниками к Ириному окошку, рвется - чуть ларек не сволок - и рушит тонкую стенку. Но уж сигналят подъехавшие Ирины головорезы. Вот так обдернулся! с пушкою на Ирину! как следует не посмотрел, думал – Анжелкина смена… не на такую напал. Ира, а откуда наручники? – Гм… секрет фирмы… Санечка, рот закрой. Двурушники РНЕФСБэшники приняли у Ирины задержанного. Она у них что, в ФСБ продолжает работать? Вобще говоря, им больше хотелось бы поиметь дерзкого Аллабергена… ладно, и так сойдет… отчалили. Ну, кончай тормозить, несите сумки домой. Я и узбека твоего отловлю… ишь, наркомафия сраная. Мы пошли под слепящим глаза снегопадом, друг на друга не глядя, не обсуждая дел государственной важности. Начал, теткин муж, молчать при советской власти – помолчишь и теперь… желающих говорить хватает. Без тебя большевики обходились? обойдутся и новые русские. Молчи – за умного сойдешь… никому не проболтаешься, что у тебя жена в женской зоне надзирательницей была. Пришли. Анжелкины неправильные губы ни с того ни с сего целуют смеженные от страха Санечкины веки. Издевается? поглядел исподтишка – вроде нет. Грохнул на пол сумки, обнял узкие плечи.
Феерическое задержанье Жорика способствовало увеличенью популярности Гагиковой торговой точки, действительно находящейся совсем рядом с коварно уничтоженной Самвеловой. Гагику волей-неволей пришлось платить героическим защитницам ларька по восемьсот рублей в сутки, как рядились. И было с чего: кофе пошло гектолитрами, сигареты завозились всякий день. Не только справедливость двигала Гагиком при исполнении обещанья – он стал побаиваться Ирины, и не напрасно. В ее смену притащился Самвел, снедаемый горькой завистью обиженного. А где Анжела? у бабЗои ее нет. – В безопасности… я ведь предупреждала: не распускай рук… и на тебя наручники найдутся. Вот как заговорила… уж не предлагает Самвелу забрать подружку со всеми потрохами… быстро это она обнаглела. Или всегда была такой? слегка прикидывалась… самую малость… по перестроечному делу… теперь не считает нужным. Таков был примерный перевод с армяноязычной мысли Самвела, сползающей в не имеющую аналогов русскую брань.
В общем, Анжелка после своей смены с Самвелом не поехала, но объявила об этом лишь когда пришла Ирина. Самвел, чуя недоброе, уж час тут околачивался. Услыхав смелые Анжелкины слова, поднял было короткую руку. Ирина фыркнула конским фырком, и вопрос был исчерпан: Самвел поплелся раньше времени в автосервис. Это еще не всё: поодаль маячил Санечка – Ирина его притащила, чтоб проводил Анжелку домой… о самоуверенная слепота! И ФСБэшную машину Ирина вызвала на случай Самвелова буйства, только та вроде подзадержалась. Санечка с Анжелкой скрылись за высокой платформой, она взяла милого друга под руку. Тоню-юсенький снег лип к тонким Анжелкиным подошвам. И тут встал перед ними Аллабрген, черен как мурин, страшен как черт, в измазанной цементом Аслановой телогрейке. Не успев ни о чем подумать, сунул руку в карман за ножом – и нож там нашелся, его, Аллабергенов, кривой нож. Светающее небо молча глядело, как Аллаберген саданул его сопернику под ребро. Оно, небо, давно отстраненно думало: неужто Санечка будет счастлив? неслыханное дело. А припозднившаяся ФСБэшная машина приближалась к опустившему руки Аллабергену, остолбеневшей Анжеле, распростертому Санечке. И Санечкина душа отлетала, покидала неизбалованное тело.
Растаяло, задождило, потом зима опять легла, всерьез и надолго. Если кому интересно, что с ними, то пожалуйста. Анжела поменяла шило на мыло, живет у Гагика… давно бы так. Самвел, не приспособившись, уехал к семье. Жорика посадили – было за что. Аллаберген не дожил до суда: Ирина ему не простила. Не поднимай руки на мое… сама разберусь, нужно мне мое или нет. Аслан послал деньги матери Аллабергена – всё, что тот заработал, и немного побольше. Написал: не плачьте, матушка… Бог дал, Бог и взял. По-узбекски, конечно.
ТАКИЕ РАЗНЫЕ ВЕДЬМЫСдал зачет по мордобою. Пока еще держу удар… мне за сорок. Продлил контракт по охране на год – дольше не разрешили. Через год опять врежут как следует. Чуть-чуть недотягиваю до средней весовой категории, спасают гибкость и скорость реакции. Дееспособные мужики все в охране, работают одни узбеки. Синяк расплывается, отъезжает, меняет цвет от фиолетового до желтого. Пишу «Автопортрет с синяком». В зеркале отражаются стесанные мочки ушей. Миролюбивые уши. Во всех учебниках криминалистики написано, нарисовано, сфотографировано: уши убийц – с висячими мочками. В девяностом на телевиденье брали интервью у старого палача: стрелял в спину людям, перегоняемым лубянскими подземными коридорами. Мочки болтались, как спаниелевы уши. Я кроток - наследую землю. По старому паспорту я мордва. Угро-финская группа народов. Ассимилировали без борьбы вытесненных с Дуная славян. Кем? гуннами (венграми)? У Горького Данко увел людей сквозь душный лес от враждебных племен. Венгры жёстки – даже жестче чем немцы. В Германии я служил, вернее – валял дурака. Сказали: кто хорошо рисует – два шага вперед. Выпускал стенгазету, ночами пел офицерам, после спал весь день в бэтээре, с их разрешенья. Играть на гитаре там же и научился, стал сочинять свои песни:
В шароварах из болоньи
Я удачи дачный всадник.
Так проваландался я до дембеля. В ГДР тогда русских было больше чем немцев. Паденье берлинской стены меня уже не застало. В передаче «Школа злословия» две дамы спрашивали друг друга, кому тяжелее – тетенькам или дяденькам? И отвечали друг другу: конечно, дяденькам. От них все чего-то ждут, требуют. Трудно быть богом. Думаю иногда: зачем занимаюсь всем этим – живописью, стихами? Обыкновенное чудо – дети. Но, видно, я перемудрил: простое мне не дается. Тихони со мной не знаются, наглых я сам боюсь. Когда-нибудь не устою на ногах, сдавая зачет. Охранная фирма устроит меня на какой-нибудь склад. Привыкну, освоюсь и разберусь. Я – Игорь Коростелев. Послушайте, не бегите! петь буду только для Вас:
