Игнат и Маша, конечно, скоро поженятся. И все будет, как мечтают их родители: хорошие воспитанные красивые дети, изумительная пара. Белое платье, кисейная, с жуткими розочками фата Машку совсем не испортит, а наоборот, потом еще машина с куклой, верней, с медведем в кожаных штанах, старым Машкиным медведем, и, конечно, с кольцами будет машина, и сияющие родственники с цветами. И Машкин папа, гордый, большой, обычно невозмутимый, пустит слезу украдкой, мол, девочка выросла. Репочка наша. А ведь, казалось бы, совсем недавно в кульке ее выносил из роддома. И дядя Игорь, добрый и мудрый, веселый отец Игната, будет торжественный и в костюме новеньком негнущемся. И Ася с цветами в волосах, подруга невесты и сестра жениха, не расстанется с фотокамерой даже за столом, все друзья Игната будут за ней ухаживать и приглашать танцевать. А нетанцующий Женька будет нервничать, краснеть, бледнеть и наконец кинется к Асе, обгонит всех желающих пригласить на танец, схватит ее за руку и поведет в центр зала. И они будут трогательно и нелепо топтаться, глядя друг другу в глаза. Игнат попросит сестру записать за ним третью мазурку и под восхищенный рев гостей спляшет с сестричкой рок-н-ролл. И мамы такие будут молодые, красивые, легкие, как девочки. И свидетельница Мирочка, дорогая подруга Мирочка, которая специально прилетит на свадьбу из Израиля. И все приглашенные на свадьбу соседи, что наблюдали несколько лет за этой парой из окон, из-за калиток и заборов, с крылечек и балконов, будут радостно выпивать и говорить: «Это я первый сказал – они поженятся, еще когда они под нашей сливой стояли. Я первый говорил!»
А Сашка-старатель куда-то пропадет. По-видимому, опять займется тем же своим незавидным черным ремеслом. Но будет часто звонить. Будет грозиться приехать, весело предлагать, мол, что же мы остановились, зачем, давайте опять в подземелье – а, пацаны! – будет кричать он радостно в трубку: там под саламандрой должен быть проход в крепость. Много чего уникального можно найти! Давайте же дальше копать, выяснять. Уже никто не помешает.
И трудно будет ему объяснить про Машкины видения, про наказ авгура Мэхиля не трогать, не вмешиваться, не касаться тайн Аргидавы, потому что… Ну, по-человечески объяснить, чтобы Сашка не ржал и не отмахивался обеими руками, не шутил и не поддевал их. Они будут скучать по нему, по Сашке. По голосу его поймут – он расслабленный и радостный. Но почему-то его будут интересовать только подземелье и семнадцатая тетрадка. И ничего более.
Вход в подвал рядом с архивом зальют бетоном. А сверху настелят плитку. И вряд ли кто-то сможет теперь найти место, где находился люк.
Судьба семнадцатой тетради известна будет лишь нескольким посвященным. Она теперь хранится в сейфе, в архиве у Игоря Михайловича. Спустя годы Игнат и Маша, а потом уже и Ася будут скрупулезно изучать и эту тетрадку, и вообще все, что связано с Аргидавой. Но пока никаких публикаций, научных работ, докладов и конференций, связанных с историей ее подземных ходов и захоронений не предвидится.
Время от времени для тихих бесед будут собираться Мэхиль, Елисеевна, Игорь Михайлович, Кшися… Иногда туда заглянет и своевольная цыганка Пацыка. Ничего с ней со временем не сделается, только ссохнется еще больше. Однажды туда на встречу настойчиво призовут и Машу. Мы – Маша и я – наконец встретимся и познакомимся, будем сидеть рядом, прихлебывать травяной чай и с большой симпатией хитро переглядываться, очень похожие чем-то, как старшая и младшая сестры, – жестами, тембром голоса, цветом волос, разрезом глаз и шрамом на переносице. Такой легкий шрам… Как след от дужки очков.
Все бы хорошо, но чаще и чаще будет звучать тревожное предупреждение:
«Ненастье подымается! Ненастье идет…»
Послесловие
Аргидава, Аргидава. Кто я тебе? Росток маленький, преходящий, заурядный, слабый и чахлый. Кто ты мне? Время мое, колыбель моя, учитель, сестра, греза и любовь моя, Аргидава. Могущественная, властная, загадочная, никому никогда не сдавшаяся, с тихой нежной душой и крепким сердцем, бьющимся в подземельях твоих гулко, ритмично через все времена. Все видящая и знающая, распознающая тех, кто с миром пришел, кто с войной. Друга, защитника или врага, мошенника, расхитителя мелкого вороватого или человека ученого бескорыстного – всех угадывающая с первого взгляда. Посылающая в пространство сигналы только для своих. Молящая, чтобы те, кому предназначены ее знаки: человек то или дерево, собака или птица, не видимые никому сущности или обыкновенные, не имеющие дыхания предметы, – пусть они ее любовь, ее тайны да услышат, да поймут, да разгадают. Потому что сама она уже не в силах сказать. Не в силах открыться. И хочет спать. И очень хочет спать. Но не может.
Крепость – призрак, крепость – видение, крепость – страдалица, то парящая в воздухе, то устало лежащая глубоко в долине, приземистая, коренастая, старая, обветшалая, серокаменная, истерзанная. Цитадель моя, твердыня, мука моя, кем-то ежечасно атакуемая, кем-то ежечасно защищаемая, неизведанная, хранящая тайны в своей запечатанной колдовскими заклинаниями вечной душе.
Я вижу и люблю живое в неживом, поэтому чувствую ее настроение и понимаю, что никому она не раскроет своих тайн просто так. И, несмотря на толпы археологов, ученых, исследователей, авантюристов, любопытных и зевак, она, лукавая, лишь приоткрывает завесу. Она, как любовь и страдание, проявляет все лучшие и все худшие качества человека, чью-то низость и чье-то величие. Она дает понять мне, тебе, им – кто ты такой. Она испытывает и мучает. Она награждает. Не драгоценными каменьями, золотом или предметами старины – она одаривает знаниями, мудростью, умением чувствовать и любить, верными на всю жизнь друзьями и способностью различать и видеть хорошее даже в самом плохом. Она дарит преимущество молодым – измениться. Она дарует свободу и выбор старикам – простить себе.
Она выполняет миссию, ради которой, собственно, была создана. И откроется когда-нибудь тому, кого выберет сама. Призовет однажды и откроется вся до конца. Аргидава, возвышенная и одинокая моя крепость. Цитадель. Хранительница.
Но это будет не со мной, не с тобой, не сейчас.
Июнь 2015
