Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
Она заполняла свою жизнь мыслями о ребенке. Ее сынишке, ее маленькому Онно было три года. Она поведет его по жизни так, чтобы он стал настоящим мужчиной. Когда он только родился, она смутно мечтала о том, чтобы ее сын стал человеком искусства, лучше всего – великим писателем, известным на весь мир. Но потом она многое поняла. Она почувствовала, что искусство – не всегда самое высокое, что есть на свете. Она поняла, что есть и более высокие вещи, которыми она, охваченная сплином, порой пренебрегала, но они от этого никуда не делись, сияя в своем величии. Эти вещи имели отношение к Будущему, имели отношение к Миру, Справедливости, Братству. О, великое братство бедных и богатых – сейчас, в своем уединении, она размышляла о нем как о высшем идеале, к которому надо стремиться, чтобы воздвигнуть его, как скульптор воздвигает монумент. Справедливость, мир явятся следом. Но в первую очередь надо приблизить Братство, и она хотела, чтобы ее сын работал на этот идеал. Где? В Европе? Или здесь? Она не знала, не видела ответа. Скорее в Европе, чем здесь. Здесь она замечала в первую очередь что-то необъяснимое, таинственное, пугающее. До чего же странно…
Ева была женщиной, рожденной для идеалов. Быть может, в этом и состояло объяснение ее ощущений и страхов здесь, в Нидерландской Индии.
– У тебя совершенно искаженные представления об этой стране, – порой говорил ее муж. – Ты видишь ее неправильно. Безжизненно? Ты думаешь, что здесь безжизненно? Откуда у меня было бы столько работы, если бы в Лабуванги было безжизненно? У всех свои интересы – у европейцев, у яванцев… сотни… и мы должны их все защищать. Культуре здесь уделяется столько внимания, сколько только можно… Население растет, постоянно растет… Запустение в колонии, где столько всего происходит? Узнаю дурацкие идеи ван Хелдерена. Идеи и умозаключения, высосанные из пальца, а ты их еще и повторяешь… Я не понимаю, почему ты теперь так воспринимаешь эту страну. Было время, когда ты видела здесь много красивого и привлекательного. Теперь оно, похоже, навсегда прошло. Пожалуй, тебе пора в Голландию…
Но она знала, что ему без нее будет совсем одиноко, поэтому не хотела ехать. Позднее, когда подрастет их сын, ей надо будет поехать с ним в Европу. Но к тому времени Элдерсма уже станет ассистент-резидентом. А пока выше него стояло еще семнадцать контролеров и секретарей. Так продолжалось уже много лет – ожидание будущего продвижения по службе было подобно стремлению дойти до фата-морганы. О том, чтобы стать резидентом, он и не думал. Послужить несколько лет ассистент-резидентом, и потом в Голландию, на пенсию… Ей это казалось ужасным – жить, чтобы работать и работать ради Лабуванги…
Она заболела малярией, и служанка Саина делала ей массаж, растирая гибкими пальцами сведенные болью суставы.
– Саина, пока я болею, тебе так неудобно ночевать в кампонге. Перебирайся ко мне вместе с твоими четырьмя детьми, прямо сегодня вечером.
Саина не хотела, это слишком сложно.
– Почему?
Служанка объяснила. Домик ей достался в наследство от мужа. Она привязалась к нему, хоть он и совсем обветшал. Сейчас, в сезон дождей, крыша часто протекает, и тогда она не может готовить еду и дети остаются голодными. А починить его трудно. За свою работу она получает по два с половиной гульдена в неделю, шестьдесят центов из них уходит на рис. И еще каждый день несколько центов на рыбу, на кокосовое масло, несколько центов на топливо… Нет, ремонтировать домик не на что. Конечно, у хозяйки на дворе ей будет житься лучше. Но слишком трудно найти жильца для домика, потому что он такой развалюха, а ведь хозяйка знает, что дома в кампонге не могут пустовать, за это полагается большой штраф… Так что лучше уж она так и останется в своем промокшем домике… Ничего страшного, если по ночам ей придется ухаживать за хозяйкой; старшая дочка проследит за малышами.
И, покорная своей жалкой доле, живя маленькой жизнью, полной мелких бед, Саина растирала гибкими пальцами, с мягким нажимом, больные конечности хозяйки.
А Ева размышляла о безрадостности такого существования на два с половиной гульдена в неделю, с четырьмя детьми, в домике, где течет крыша, так что невозможно сварить рис.
– Давай я позабочусь о твоей второй дочке, Саина, – сказала Ева на следующий день.
Саина улыбалась с сомнением: она не хотела этого, но боялась сказать.
– Не отказывайся! – настаивала Ева. – Пусть она придет сюда: она весь день будет у тебя на глазах; сон ее будет охранять кухарка, а я ее одену, и ее обязанностью будет только следить за порядком у меня в комнате. Ты можешь ее этому научить.
– Но, хозяйка, она еще такая маленькая, всего десять лет.
– Не отказывайся! – настаивала Ева. – Пусть она тебе поможет. Как ее зовут?
– Мина, хозяйка.
– Мина? Не годится! – сказала Ева. – Так зовут мою швею. Мы придумаем ей другое имя…
Саина привела дочку, очень робкую, с полоской рисовой пудры на лбу, и Ева одела ее во все новое. Это была очень красивая девочка, нежно-коричневая, очаровательная в свежих одежках. Она старательно складывала стопками саронги в платяном шкафу, а между ними клала пахучие белые цветы и каждый день заменяла их свежими. В шутку и оттого, что девочка так трогательно обращалась с цветами, Ева назвала ее Мелати[66].
Несколько дней спустя Саина села на пятки рядом с хозяйкой.
– Что случилось, Саина?
Служанка просила разрешения для девочки вернуться в промокший домик в кампонге.
– Почему?! – спросила Ева, изумленная. – Неужели девочке здесь плохо?
Нет, ей здесь хорошо, но девочка больше любит свой домишко, робко отвечала Саина; хозяйка к ней очень добра, но маленькая Мина больше любит свой домишко.
Ева рассердилась и отпустила девочку, прямо в новой одежде, и Саина приняла эту одежду как должное.
– Но почему девочке нельзя было у меня остаться? – спросила Ева позднее у своей кухарки-туземки.
Сначала кокки не решалась сказать правду.
– Объясни же, в чем дело, кокки? – настаивала Ева.
– Потому что кандженг дала девочке имя Мелати. А именами цветов и плодов называют только… танцовщиц… – объясняла кокки, как будто выдавала тайну.
– Но почему Саина сама не сказала мне об этом? – спросила Ева рассерженно. – Я понятия не имела о таких тонкостях!
– Она робела… – сказала кокки извиняющимся тоном. – Простите, хозяйка.
Все это были мелкие происшествия, эпизоды повседневной жизни, связанные с домашним хозяйством, но Еве становилось горько, оттого что она все острее ощущала пропасть, всегда отделявшую ее от здешних людей и явлений. Она не понимала эту страну и никогда не поймет этих людей.
И мелкие разочарования от подобных мелких эпизодов наполняли ее такой же горечью, как развеявшиеся большие иллюзии, потому что сама ее жизнь из-за этих ежедневно повторяющихся мелочей домашнего хозяйства становилась все более и более мелкой.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 57
