Температура волос человека не зависит от температуры воздуха. У некоторых прическа всегда прохладна; у других даже на холоде голова горячая. Камилла совершенно не подозревала, что Дж. идет за ней следом. Даже с расстояния нескольких шагов он чувствовал необычайное тепло ее волос.
Она остановилась у галантерейной лавки, разглядывая меха и перчатки в витрине. Дж. резко взял Камиллу под локоть; она вскрикнула и стремительно обернулась, яростно сжав кулаки, но при виде знакомого лица улыбнулась, хотя недовольная гримаска не исчезла.
Дж. осведомился о самочувствии ее супруга и заявил, что если погода к полудню не испортится, то он хотел бы пригласить их с мсье Шувеем и мадам ле Диразон на автомобильную прогулку в городок Санта-Мария-Маджоре.
Всю ночь Камилла размышляла о его нелепом признании в любви. Почему она не отвернулась от него? Почему не отвергла? Она убеждала себя, что ее поведение объяснялось неожиданностью случившегося, хотя и понимала, что втайне ожидала этого, сознательно поощряя несомненные проявления его интереса к ней, однако не могла предположить – и это ее смущало, – что он так внезапно и своевольно обратится к ней, как если бы они были наедине, словно он сошел с небес или возник из-под земли точнехонько рядом с ней, не сталкиваясь и не пересекаясь с людьми, которые их окружали. Она не возмутилась, потому что его не замечали и на возмущение не отреагировали бы. Возражать не имело смысла, поскольку возражение относилось бы к тому, чего уже не было. Посреди ночи она проснулась, уверенная, что он стоит у окна. По той же причине она даже не вскрикнула.
Камилла объяснила ему, что забыла перчатки в поезде из Парижа. Он спросил, можно ли проводить ее в лавку. Она в нерешительности замялась. Дж. заверил ее, что это единственный галантерейный магазинчик в городе, и он с радостью поможет ей объясниться с продавщицей.
Наутро Камилла иначе воспринимала случившееся за ужином. Загадочное происшествие хотя и имело место, но никаких последствий не вызывало благодаря распорядку и привычному укладу ее жизни. Она приехала в Домодоссолу с мужем. Через четыре-пять дней она вернется в Париж, к детям. Этот человек (с которым она вошла в лавку и объяснила, что ей нужны длинные белые перчатки) за ужином воспользовался подвернувшейся возможностью, но такого шанса ему больше не представится. Эпизод завершился, не успев начаться.
Продавщица в лавке говорила о героизме Шавеза. Дж. перевел Камилле, что Жо Шавез – покоритель горных вершин, победитель, за которым продавщица готова беззаветно ухаживать ночи напролет и выполнять все его желания. В ее голосе звучала материнская гордость, хотя сыновей у нее не было, только дочери – одна работала в Милане, вторая помогала в лавке.
Камилла решила примерить узкие перчатки из тончайшей белой лайки. Продавщица, гордая тем, что живет в городе, где выздоравливал Шавез, поднесла одну перчатку к губам и дунула в нее, прежде чем протянуть Камилле.
– Может, тальком изнутри присыпать? Будет легче надеть, – предложила продавщица.
Память по-разному соединяет переживания друг с другом. Некоторые воспоминания возникают по контрасту, другие – по схожести, по логической последовательности, по близости ощущений и так далее. Связь между двумя впечатлениями иногда основывается на обоюдном мнении. В подобных случаях эта связь многообразна и сложна, хотя мнение, пусть и очень четкое, невозможно выразить словами, как невозможно облечь в слова аккорд. При виде того, как итальянская лавочница дует в перчатку, в памяти Дж. возникло воспоминание о таинственном тепле платья мисс Хелен, его бывшей гувернантки, связываясь и соотносясь с испытываемым ощущением. Однако описать сам процесс невозможно.
Итальянская лавочница подула во вторую перчатку и передала ее Камилле. Перчатка, наполненная воздухом, неожиданно напугала Камиллу, приобретя очертания безжизненной, бескостной, вялой руки, замершей, как снулая рыба белесым брюшком кверху. Камилла не желала прикасаться к такой руке, неспособной сжаться в кулак. Прикосновение этой руки будет не прикосновением и не руки; оно отвлечет. Внезапно Камилла поняла, что он ей предлагает: возможность быть той, кем она притворялась. Он предлагал превратить слова Малларме в прожитые дни. Она немедленно отринула это осознание как легкомысленное, отвергая ту часть себя, которая его распознала. «Для того чтобы обезопасить себя, следует оставаться реалистичной», – решила Камилла.
Перчатки пришлись впору. Кожа на крошечных косточках руки натянулась и сияла влажным блеском.
– Возьми одну руку в другую, – сказал он.
Камилла повиновалась.
– Вот видишь, ты взяла левую руку правой.
– Это странно?
– Нет, но это значит, что ты уверена в себе. Ты – владычица своей судьбы.
Она рассмеялась, ободренная его заявлением.
– Я всем довольна.
Можно быть довольным и оставаться рабом. Удовлетворение с этим никак не связано.
– Довольна? Почему ты так сказала?
– Я легко пугаюсь, – проговорила она, не отвечая на вопрос. – Вот как сейчас, у витрины.
– Пугаешься? Ты набросилась на меня с яростью воительницы, защищающей свою честь, но как только узнала меня, к тебе сразу же вернулась уверенность.
Камилла сердито стянула перчатки, положила их на прилавок и повернулась к выходу. Дж. спросил лавочницу, сколько стоят перчатки.
– Мне они не нужны, – сообщила Камилла.
Он расплатился. Лавочница завернула перчатки в тончайшую сиреневую бумагу. Камилла стояла лицом к двери. Дж. взял ее за локотки.
(Могу я представить, что сделает локоть? Ничего особенного. Тем не менее я воспринимаю его так же, как и ее руку. Локоть точно так же обещает и выполняет обещанное. Ее локти покоятся у него в ладонях.)
– Доверься мне, – сказал он. – Никто больше не знает, почему ты берешь левую руку правой. Тебя это не скомпрометирует.
– Мне не нужны перчатки.
– И они тебя тоже не скомпрометируют, – произнес Джи. – Ты бы их все равно купила. Я преподношу их вам, мадам Эннекен, как скромный знак преклонения перед вашим изяществом.
Его формальный тон смутил ее. Невозможно было определить, нарочита ли прозвучавшая в нем фальшь или она проистекает от недостаточного знания языка. Как бы то ни было, этот тон подчеркнул, что рассердилась она опрометчиво.
– Нам рано ссориться, – сказал он, с поклоном протягивая ей перчатки.
Она их взяла.
– Je t’aime, Camille, – добавил он и распахнул перед ней дверь.
* * *
Больница, расположенная в центре города, представляет собой желтое квадратное здание в классическом стиле девятнадцатого века, окруженное садом. У главного входа растет камелия. В дверях стоит стол, где лежит раскрытый альбом, в котором посетители, не желающие нарушать покой летчика, оставляют памятные записи и пожелания. Впрочем, по мнению некоторых, это дурная примета – в средиземноморских селениях принято открывать книги соболезнований по случаю кончины.
