Глава первая
Вскоре после Пасхи началась не весна, а прямо как-то сразу, вдруг лето. Ветры, раскаленные Сахарой и Ливийской пустыней, достигли Константинополя и дохнули на него африканской жарой. Город изнемогал от зноя. Началась страда у водоносов. Они разносили воду бегом.
Базар жил своей обычной жизнью. Разморенные от жары люди сонно бродили под полощущимися на горячем ветру брезентовыми тентами, иногда что-то покупали, но по большей части просто ротозейничали.
Весть об амнистии, которую объявила Советская Россия, довольно скоро разнеслась из Галлиполи по всем лагерям. Так же горячо обсуждали ее и беженцы Константинополя. В базарной сутолоке, основную часть которой в эти жаркие дни составляли русские, чаще других звучал короткий вопрос:
– Не собираетесь? – и ни слова больше. И каждый, к кому обращались, понимал, о чем идет речь.
Кто-то с презрением обжигал спрашивающего злобным взглядом (этот уже хорошо прижился в Турции, имел работу и жену, а то и двух-трех детей), иные матерились (домой хотелось, но руки были настолько в крови, что в никакую амнистию не верили), а кто-то – таких было совсем немного – так же коротко отвечал:
– Думаю.
Так, беженцы, настрадавшиеся и не нашедшие своего места в этом чужом мире, искали таких же, как и они, обездоленных, принявших решение вернуться домой. Они понимали, что каждый в одиночку ничего не сумеет добиться, нужно создавать коллектив, который сможет не просить, а требовать. Этот процесс похож на сбивание коровьего масла. Надо долго колотить сметану, пока появятся первые крохотные масляные комочки. Сталкиваясь, они слипаются, и в конечном счете все вместе они образуют большой масляный ком.
Находя друг друга в базарной толпе, они сговаривались и в один из дней, уже большим коллективом, отправились в российское посольство.
Изнемогающий от жары и безделья, обычно деятельный посол Нератов сразу принял выделенную толпой небольшую делегацию, представлявшую пока что только чуть больше ста человек. В этой компании в основном были отставленные от армии по болезни солдаты и офицеры, которые в силу своих увечий уже давно перестали бояться смерти, а также не нашедшие своего места на чужбине, ничего не умеющие и никому здесь не нужные чиновники, четыре священника и несколько женщин с детьми.
Нератов внимательно и с некоторым сочувствием выслушал тощего впалогрудого подпоручика по фамилии Дзюндзя.
– И много вас? – спросил Нератов.
– Душ сто, може, чуток больше. Но энто не все желающи. Кликнем клич – и тыща будет.
– Казак? – оглядев парламентера, спросил Нератов.
– Терский.
– Не боишься возвращаться? Терские злые были.
– У нас как говорять: «Кака жизня, такой и карахтер».
– Ну, и чего уезжать надумали?
– Известно дело: своя земля – мать, а чужа – мачеха. Весна. У нас в Рассее, поди, помните, весна светла, пушиста. Тепло ласково, як дите. И пчелки гудуть.
– Что ж раньше о пчелках не вспомнили? – с упреком спросил Нератов.
– И раньше помнили. Но шибко много грязи на большевиков вылили: и убивають, и граблють.
– Раньше белым верили, а теперь что же?
– В войну люди звереють. В бою – там хто ловчее, хитрее, сильнее, того и верх. И убивали, бывало. И грабили, случалось. Не без того. А счас из Рассеи пишуть, – Дзюндзя полез в брючный карман, извлек оттуда листовку, точь-в-точь такую, какие раскладывал в галлиполийском лагере Андрей Лагода. – От, пожалуйста! Пишуть, шо шибко за нас болеють. Усем амнистию объявили. Усем, под чистую, и виноватым тоже. Зовуть: возвертайтесь, дел дома накопилось, як у поганой хозяйки немытой посуды.
Нератов снова оглядел делегатов. Краем глаза заметил: к приоткрытой двери тоже приникли беженцы. Зачем-то снял и протер очки, и лишь после этого сказал:
– Понимаю, вы пришли ко мне за надеждой. Но я не могу ее вам дать, – начал он.
Дзюндзя встрепенулся:
– А нам так сказали, будто вы рассейский посол.
– Правду сказали. Я посол той России, которой уже нет. Сочувствую вам. Но вовсе не по поводу трудностей вашего отъезда на Родину. Это в конечном счете как-то образуется. Но в той России, куда вы намерены отправиться, вас вряд ли встретят хлебом-солью. Я вас не запугиваю. Это всего лишь мое предположение, потому что уже давно не имею почти никаких сведений оттуда. Весьма сожалею, но ничем вам помочь не могу. Сам сижу на чемоданах, изо дня на день сдам этот почетный пост другому послу. Вероятно, это будет большевик, комиссар. Приходите сюда несколько позже, через неделю, быть может, чуть позже. К тому времени все прояснится и, надеюсь, новый посол вам поможет.
Нератов встал из-за стола, давая понять, что ничего нового он им больше не скажет.
